Улан: Танец на лезвии клинка. Наследие предков. Венедская держава. Небо славян - Василий Сергеевич Панфилов

и не слишком любил мать, но это всё-таки мать, да и возраст у него пока ещё такой… Неподходящий.

Разговоров о Екатерине мальчик не вёл – понимал, что такое в принципе не прощается. Раскрылись уже планы насчёт убийства Петра после переворота, так что…

Предательство же Панина, выступившего на стороне Екатерины, мальчишка воспринял спокойно и на его слова о том, что переворот совершался в пользу цесаревича, только скривил гримаску. Ну в самом деле, верить в такую ерунду не мог даже ребёнок.

Цесаревич прекрасно понимал, что придя к власти, заговорщики первым делом принялись бы набивать карманы, а благо государства подождёт… Ну и соответственно, к власти Павла не допускали бы очень долго, и вопрос ещё: а допустили бы вообще? Как-то сомнительно звучит – допустить до реальной власти человека, наследство которого ты грабил (если бы планы заговорщиков осуществились) в течение многих лет. Он ведь и спросить может…

Ясное дело, что понял это Павел не сам, хотя вообще-то ребёнок рос умным. Объяснил наставник, научив с помощью простейших логических блоков «ковыряться» в происходящем.

– Плохо мне, – мрачно протянул мальчик, прижавшись к боку Владимира во время прогулки по парку.

– Понимаю, – столь же мрачно ответил тот, – я ведь тоже со многими из них знался.

Позитив и прочая хрень? Ну так психологом попаданец не был (пусть и частенько бывал в их кабинетах), а натужные попытки развлечь ребёнка «любой ценой» считал неправильными. А вот если он поймёт, что плохо не ему одному, а всем близким, пережившим такое предательство… Общее горе объединяет.

– А их и вправду опоили? Ну, гвардейцев? – спросил мальчик чуть погодя.

– Правда.

Успокоенное сопение – всё-таки приятно осознавать, что настоящих предателей меньше, чем казалось вначале…

– Они ни в чём не виноваты?

– Виноваты, конечно, – серьёзно ответил князь – он вообще со своим подопечным старался общаться по-взрослому. В меру, кончено – ребёнок есть ребёнок, и оседлать шею наставника или поиграть в карты на щелбаны – это нормально.

– Виноваты, – повторил Рюген, – они просто обнаглели, понимаешь? Привыкли считать себя «солью Земли» просто на том основании, что достаточно высокородны и служат в гвардии. Забыли, что русское дворянство – это прежде всего обязанности, а потом уже привилегии.

– Бабушка распустила? – повторил Павел слова отца.

– Она, – со вздохом признался наставник, – не она одна, понятно. Просто она допустила появление при дворе группы людей, которым можно практически всё, вот и… Ну а умные и беспринципные люди могут без особого труда повернуть их в нужную для себя сторону. Так… Вроде бы невинные разговоры, потом чуть более серьёзные, ещё чуть… Затем добавить какую-нибудь дрянь в вино, и вот уже гвардейцы идут устраивать переворот, искренне считая себя правыми.

– Но ведь они невиновны? – с нотками сомнения спросил Павел.

– Виновны, да ещё как. Это солдаты из крестьян могут не понимать сути происходящего, а дворяне обязаны задавать себе и окружающим вопросы, думать о сути происходящего. Ну а если нет… То ты либо просто дурак, либо в чём-то согласен с зачинщиками мятежа.

Зачинщиков «потрошили» очень серьёзно, ну так и на кону стояло государство! Пётр ходил злой, и видно было, что всю демократичность и либерализм из него выбило. Ну а теперь он выбивал из вельмож-мятежников имущество.

Одно только «раскулачивание» Разумовских дало императору свыше полутора сотен тысяч крестьянских душ, и это притом, что «душами» тогда считались только мужчины старше определённого возраста… А ведь были ещё и другие: бывший канцлер Бестужев-Рюмин, Пассек и многие-многие… Общая численность крестьян, перешедших в собственность императора, составила свыше полумиллиона душ[126].

Император обчищал заговорщиков не только от жадности – тут скорее главенствовало решение лишить их материальной базы и показать, что бывает, когда влезаешь в заговоры. Затем уже – денежный вопрос, и наконец – освобождение крестьян. Нельзя сказать, что Пётр был таким уж противником крепостничества, но не понимать, насколько это вредно для экономики страны, он не мог, вот и решил действовать, раз уж появилась такая возможность.

После первой волны раздачи имений (без крестьян) «истинно верным», последовала и вторая – армейским офицерам и дворянам, отличившимся в боях и прежде всего многодетным. Здесь была та же стратегия – по чуть-чуть, но многим. И «многим» было в буквальном смысле – небольшие поместья по шестьдесят-двести десятин получили почти тысяча человек, причём исключительно майораты, завязанные на службу. Государь не скрывал своей философии от Владимира…

– Когда делаешь благодеяния многим и понемногу, они остаются благодарны, а когда много и немногим – они начинают считать это должным.

Вообще, император и раньше любил красиво оформленные фразы, а теперь полюбил ещё больше, так что частенько «радовал» окружающих витиеватыми сентенциями. Была и другая подоплёка:

– Магнаты всегда опасны тем, что рано или поздно может появиться желание не просто влиять на политику в стране, а делать её самостоятельно, без оглядки на государя. А с такими деньгами, да окружённые множеством прихлебателей дел они наворотить могут немало.

– Ну-у… Сейчас – да, – согласился Рюген, – а позже можно будет допустить существование магнатов. Главное – чтобы были чётко очерченные границы, которые им нельзя переступать. И правила игры – жёсткие, но справедливые и конечно же неизменные.

– Воля государя превыше всего! – Стиснул Пётр руками подлокотники кресла. Присутствующий на беседе Павел (собственно говоря, она происходила в его покоях) переводил горящие восторгом глаза с одного собеседника на другого.

– И снова согласен, – китайским болванчиком закивал Грифич, – вот только приструнив заговорщиков, ты сам должен очертить рамки, в том числе и для себя.

– Зачем?

– Чтобы инициативу не душить. Если слишком уж увлечёшься «волей государевой» – вспомни, что было при Петре Первом.

Великим попаданец категорически отказывался его называть.

– Верно, – нехотя согласился император, – он любую инициативу задушил, помню.

Такие беседы жутко выматывали попаданца, но что поделать – Пётр повадился проводить их не менее двух раз в неделю, да непременно в присутствии сына – приучал к политике. Ну а каково было Рюгену, который должен был отстаивать свои убеждения, но при этом не слишком страстно, и одновременно облекать суждения в удобоваримую форму, понятную и приемлемую как мальчику, так и государю. Ну а если учесть, что у последнего сильно испортился характер… Было непросто.

Непросто было и с коронацией: на нём по-прежнему висела часть предстоящего мероприятия, и нужно сказать,