За глупость платят дважды - Саша Фишер

Шаг. За газовым пологом — стеклянная стена. Множество окон сливаются в один витраж, и за каждым окном светит многолучевая звезда-тахти.

Шаг. Круглые столики. Кажется, это столики... Только рядом с ними нет стульев, и за ними никто не сидит. Раз, два, три... Восемь. На каждом столике — мучительно знакомый узор. Четыре линии, скрещенные в середине. Восемь секторов. Восемь...

Шпатц увидел, как к нему снова приближается Лелль. Она сменила серебристое платье и накидку на полупрозрачный белоснежный балахон. Глаза ее светились нежностью, от пальцев, казалось, исходило серебристое сияние.

«Я хочу пошевелить пальцем... — подумал Шпатц свободной частью своего разума. — Мне надо коснуться одного из этих столов».

Лелль подошла вплотную, поднялась на цыпочки, коснулась губами его щеки.

— Ты счастлив, мой Шпатц? — спросила она.

— Да, — услышал Шпатц свой голос.

— Ты чувствуешь, как наши сердца бьются в унисон? — прохладные пальцы Лелль коснулись тыльной стороны ладони Шпатца.

Шпатц замер. Превратился в статую. Или, может быть, это весь мир замер, и Шпатц вместе с ним. «Надо пошевелить пальцем. Одно небольшое движение. Крохотное...»

Медленно. Миллиметр за миллиметром. Еще ближе к мраморной поверхности, разделенной на восемь. Нечеловеческое напряжение взорвалось в голове Шпатца мучительной болью. Указательный палец коснулся боковой поверхности «стола».

«Мыльный пузырь» бокала брызнул во все стороны множеством острых осколков.

Покрывало сладкой неги, укрывающей сознание, распалось на мутные хлопья. Шпатц пошевелил освобожденной рукой, провел ладонью по одному из лучей к центру.

В тот же момент его сознание стремительно ринулось куда-то вверх. В темнеющее небо, где уже светились холодные точки звезд. На берегу справа раскинулись лучи Аренберги, похожего на морскую звезду, расчерченную теплыми линиями освещенных улиц. Слева — бескрайняя гладь океана. Впереди — выгибающийся дугой берег, упирающийся в острые пики гор далеко на горизонте.

Это было как тогда, в башне в глубине Заубервальда...

И как тогда длилось это недолго. Всего несколько мгновений, и он снова вернулся в просторный холл белоснежного корабля из Карпеланы.

В глазах Лелль появилось непонимание. Потом испуг. Шпатц сжал ее пальцы. Это было очень странное ощущение. Он чувствовал, как бьется ее сердце. И еще — как будто видел яркую искру где-то внутри ее живота. Ослепительную, словно новое солнце, правда совсем крохотного размера.

— Ты чувствуешь, как наши сердца бьются в унисон? — сказал Шпатц и улыбнулся одними губами.

— Ддддда.... — голос Лелль звучал глухо. В нем не осталось чарующей серебристой певучести, как в глазах не осталось и тени всепоглощающей любви. — Что происходит?

— Еще не знаю, милая, еще не знаю... — Шпатц оглядел зал. Когда пелена наваждения слетела, все смотрелось иначе. Не было газовых портьер, не было девочки с музыкальным инструментом. Звуки лились из квадратного динамика, закрепленного на уровне второго этажа. В середине холла деловито прогуливались островитяне. Один из них склонился над человеком в мятом костюме в серую полоску. Он сидел на полу, скрючившись и прикрыв голову руками.

Несколько других соотечественников Шпатца сидели в кругу спинами друг к другу. На их лицах застыло блаженное безумие. У одного из уголка перекошенного рта стекала струйка слюны.

В левой части зала стоял бронированный ваген армейского образца. И несколько заколоченных ящиков. Никакой праздничной атмосферы или чего-то подобного не осталось. Теперь этот холл выглядел как полупустой грузовой трюм, уже частично заполненный. На Шпатца и Лелль никто не обращал внимания.

Шпатц повернулся к Лелль и посмотрел ей в глаза. Она не шевелилась. Ее нечеловеческие прозрачные глаза сверлили лицо Шпатца. Теперь в них светилась недоумение пополам с ненавистью.

— Милая, я хочу, чтобы мы с тобой отправились на берег, — Шпатц наклонился к уху Лелль, завиток ее шелковых волос щекотал его губы. — Мы будем гулять по пустынным улица в теплом свете фонарей. Держаться за руки... Как ты там еще говорила? Я хочу, чтобы твои глаза видели то же, что и мои. Ты же можешь вывести нас с этого корабля?

— Дддаа... — по миловидному личику Лелль пробежала судорога.

— Тогда идем!

Сердце гулко колотилось. Шпатц не понимал, что именно он делает и как. Походка Лелль снова была легкой и танцующей. Но он продолжал чувствовать каждый удар ее сердца. Не пальцами, которыми сжимал руку Лелль, а как-то совершенно по-другому. Иррационально.

Опять те двое островитян. Один из них махнул рукой Лелль и что-то произнес. Она коротко ответила. Мужчины засмеялись. Шпатц вдруг осознал, что понял, о чем они говорили.

— Хочешь еще поиграть со своим красавчиком? — спросил мужчина.

— Не завидуй, твоя очередь еще не наступила, — ответила Лелль.

Все трое засмеялись. Мужчины-островитяне расступились, уступая дорогу.

Зал остался позади. Лелль шла по темному коридору, а Шпатц пристально смотрел на ее спину. Не отвлекаться, что бы ни происходило. Шпатц понимал, что каким-то образом держит Лелль под контролем, но природа этой внезапно открывшейся способности была ему не совсем ясна. Кажется, что-то произошло с ним тогда, в Заубервальде. И сейчас. И сломав его волю, Лелль выпустила эту способность на свободу. Только вот действовать приходилось наощупь, как слепому.

Тот же катер, который привез их с берега, покачивался на волнах рядом с бортом. На его корме сидел человек и курил. Обычный человек, но, судя по одежде, родился он все-таки не в Шварцланде.

— Мы почти на берегу, милая, — Шпатц снова склонился к уху Лелль. — Этот человек должен нам помочь, ты ведь хочешь еще раз увидеть ночной Аренберги? Мы наймем машину, и слуга снова отвезет нас на пшеничное поле...

Губы Лелль приоткрылись. Она на мгновение замерла, потом произнесла одну фразу на птичьем языке островитян. Человек вскочил и потушил сигарету. Шпатц опять каким-то чутьем понял смысл диалога.

— Ты отвезешь нас на берег, слуга! Не смей при мне курить! — сказала Лелль.

— Да, серебряная! — ответил человек.

Шпатцу пришлось отпустить руку Лелль, когда они спускались по трапу. Звук ее сердца зазвучал глуше, как будто отдалившись. А когда они достигли кормы катера, как будто замолк совсем. Лелль дернулась и взмахнула руками.

— Слуга! — взвизгнула она. Шпатц спрыгнул с последних ступенек на корму катера и быстрым прыжком настиг девушку. Снова сжал ее пальцы. Она замерла, как кукла.

— Что, серебряная? — спросил слуга.

Сердце Лелль стучало стремительно и сильно, как будто трепещущая птица.

— Милая, ты же чувствуешь стук моего сердца? — Шпатц шептал ей на ухо