Повелитель Ижоры - Александр Егоров

– Филипп? – обеспокоенно окликнул меня кто-то сзади.

Медленно я обернулся и уставил фонарь на говорившего.

– Н-н-нет, – сказал я.

Человек от двери (как его звали?) шагнул ко мне, я вскрикнул и запустил в него фонариком. Не попал. Фонарик ударился об стену и разбился (я успел пожалеть о нем). Сразу после этого я и сам метнулся в сторону, уклонившись от чьих-то рук, навстречу чьей-то темной фигуре с выпученными глазами – а это еще кто? – в панике подумал я и ударил в нее изо всех сил ногой. Раздался тяжелый звон, замедленный, как в рапид-режиме «Distant Gaze», и фигура рассыпалась на куски.

* * *

Пламя свечей трепетало и множилось в зеркальных осколках. Фил сидел на полу, уставившись на носок кожаного башмака, и молчал.

Ники глядел сквозь треснувшее оконное стекло на небо, в котором уже меркли понемногу звезды и занимался рассвет, неяркий и невеселый, безнадежный рассвет Ижоры. В окно был виден глубокий овраг, поросший кустарником, и далеко за оврагом – дремучий лес без конца и края. Оттуда, из-за леса, должно было когда-нибудь подняться солнце.

Ник обернулся и поглядел на по-прежнему молчавшего друга.

– Мы же все равно выберемся, Фил, – сказал он. – Не сомневайся.

– Как, – еле слышно откликнулся Филипп. У него даже не хватило сил на вопрос.

– Как-нибудь…

Понятно было: младший ярл просто хочет утешить старшего, окончательно павшего духом.

И было от чего.

Когда вошедшие в поселок изгнанники окружили башню, живых в ней уже не осталось. Свечи догорали. Немалая лужа коньяку разлилась на столе, превращаясь в липкое бурое пятно. Увидев мертвого конунга, парни порядком опешили. Кто-то опередил их, и теперь они не знали, что делать.

Они-то, верно, готовили ему иную участь. Они давно выросли и теперь хотели потребовать свою долю рая. Вернее всего, они собирались свергнуть стареющего конунга, готовы были выслушать мольбы о пощаде, просьбы повременить, наконец, обещания всех мыслимых благ, что мог дать им бывший повелитель Ижоры: оружия, девушек, золота, власти, данной ему могучими богами, – но вот теперь не было самого Ингвара, и их мятеж терял смысл.

Сокровищница была пуста, конунг – мертв.

Мало-помалу их охватил суеверный ужас: им уже казалось, что со смертью конунга сама эта земля, Ижора, непременно погибнет, и разгневанные боги погубят всех, кого здесь увидят.

Гнева Перуна боялись, как видно, еще больше, чем гнева самого Ингвара. Так уж воспитал их конунг – всех своих бывших и ныне выросших дружинников, многие из которых когда-то любили его, как отца, а потом были безжалостно изгнаны прочь, чтобы уступить место новым.

И вот они, постояв с минуту в зале с догорающими свечами, один за другим осторожно спустились вниз по лестнице и покинули башню.

А вскоре опустел и весь поселок. Девчонок и пленников увели в лес; те, кому повезло меньше, так и остались лежать у сгоревших домов или прямо на дороге.

Изгнанник Влас уходил последним. На лесной тропинке он замедлил шаг и свернул в сторону. Родом из псковских славян-кривичей, он один жалел об Ингваре. И он решил ждать молодого ярла из похода – с победой, в которую никто не верил, или с поражением, в которое верить не хотелось.

Теперь он смотрел на Филиппа сочувственно.

– Не печалься так, мой ярл, – сказал он. – Я знал раньше. Прости.

– Ты знал раньше? – спросил Фил упавшим голосом.

– Было знамение: придет конец Ижоре. Все покинули Хорса, творили зло, и боги разгневались. Хоре отвернулся от нас.

Понять его теперь было непросто. Почему-то он вздумал говорить на старинном славянском наречии, торжественно и велеречиво, как в церкви. В иное время Фил только посмеялся бы, но сейчас словно проглотил язык.

– Что-то случилось там, на поляне, – предположил Ники.

– Мы прогневили Хорса, – повторил Власик угрюмо. – Перун дышал пламенем. Святовид ослеп.

Сразу несколько мыслей, одна другой мрачнее, теснились у Фила в голове.

– Кто-то включил излучатели, – тихо сказал Ники. – Кто-то воспользовался ревайндером. Перун дышал пламенем… наверно, что-то перемещали тяжелое. Много сразу. Я знаю, кто это мог быть, Фил.

– Он умер, – отозвался Фил, будто не слышал. – Какая теперь разница.

– Все не так просто.

Ники со скрипом выдвинул ящик стола. Посветил фонариком. Печально кивнул, будто нашел там то, что искал.

– Мне кажется, это для тебя, Фил, – сказал он.

Письмо было написано быстрым уверенным почерком, будто писавший дорожил каждой минутой. И это не был почерк Ингвара.

Филипп разгладил бумагу на столе и придвинул свечу ближе.

«Привет, мой конунг, – читал он. – Если ты это читаешь, значит, ты все-таки вернулся. Тогда не обижайся, что я тебя не дождалась. Видишь ли, все получилось спонтанно. И сейчас, извини, у меня не так много времени: мне еще нужно прогревать этих долбаных истуканов, а энергия, кажется, на исходе».

Строчки плясали перед глазами, и Фил болезненно щурился.

«Да, Филик, я ухожу, – продолжала Диана. – Мне здесь надоело. К тому же с большими деньгами в нашем времени куда интереснее. Это ведь и наш добрый Ингвар понимал. Вообще-то это была его идея – возвратиться в наш мир, поднакопив золота… он ведь и тебе хвастался, правда? Но я решила, что он может и подождать. А чтобы он не спорил, я дала ему несколько наших веселых таблеток, ну, ты их знаешь. Подсыпала прямо в вино. Правда, боюсь, несколько больше, чем обычно, – иначе старик становится таким надоедливым… Теперь он спит прямо в кресле. Наверно, видит сладкие сны. Впрочем, он выпил лишнего, как обычно, поэтому сложно представить, что он там видит».

В конце строчки Диана нарисовала забавный смайлик.

«Веселые таблетки… – думал Фил. – Она знала, что делает. Она знала».

С тяжелым сердцем он читал дальше:

«Прости, если все вышло не совсем так, как мы с тобой думали, помнишь? Я хотела бы уйти вместе с тобой и малышом Ники, честно (снова смайлик). Но я не могу ждать. Пока конунг… спит… здесь становится опасно. Мне кажется, эта реальность на глазах деградирует, если только ты правильно поймешь это слово, мой хороший».

«Я все правильно понял», – тоскливо подумал Фил.

«Так что прощай, мой конунг. Мне было с тобой хорошо и весело, ты даже не подозреваешь, как весело. К тому же я ведь была у тебя первой, правда, малыш? Думаешь, я не догадалась? Теперь ты до самой смерти будешь помнить свою Динку».

Последние слова были вместо подписи. А чуть ниже была приписка:

«P. S. Кстати, там, откуда я родом, меня действительно звали так».

Фил медленно скомкал письмо.

– Что там было? – спросил Ники.