Геннадий Зюганов - Анатолий Житнухин

Стоило поднять „железный занавес“, чтобы русский человек на собственном опыте убедился, каковы „блага цивилизации“: беспредельный цинизм и разнузданное бесстыдство хваленого „свободного мира“ сегодня очевидны для любого наблюдателя, сохранившего хоть малую толику нравственной чуткости. На развалинах некогда христианских национальных государств с помощью бесчисленных международных банков, фондов, комитетов, совещаний и организаций лихорадочно возводится уродливая вавилонская башня „нового мирового порядка“.

Что же мы на сегодня имеем? Разрушенное государство, над трупом которого вовсю пирует воронье „суверенных“ князьков, растаскивая остатки по своим „уделам“. Плохо, но это еще полбеды. Налицо также гонения на Церковь, принявшие скрытые, а потому более изощренные формы. Жутко глядеть, с каким упорством и остервенением пытаются лишить Церковь ее главной спасительной силы — Божественной Истины, содержащейся в церковных недрах во всей полноте и определенности»[23].

Среди настольных книг Зюганова — изрядно зачитанный майский номер «Нашего современника» за 1997 год со знаменитой публицистической статьей Валентина Распутина «Мой манифест»:

«Последняя революция, либерально-криминальная, самая подлейшая из всех, какие знал мир, столкнула Россию в такую пропасть, что народ еще долго не сможет подсчитать свои жертвы. В сущности, это было жертвоприношение народа, не состоявшееся по плану, но и не оконченное. Естественно, что литература вместе с Россией в первые годы остановилась в растерянности перед картиной изощренной расправы…» Эти строки, подчеркнутые рукой Геннадия Андреевича, пожалуй, наиболее точно передают то состояние, которое после августа 91-го довелось пережить не только русским писателям-патриотам, но и всем, кто воспринял нагрянувшую тогда общую беду как свою собственную. Изощренность расправы, учиненной над Россией, не воспринималась, отторгалась традиционным сознанием русского человека, неискушенного в цинизме и потому часто теряющегося перед тем, что лежит за этическими границами дозволенного. И Зюганову понадобилось какое-то время, чтобы преодолеть вполне понятное чувство подавленности и растерянности.

Когда Геннадий Андреевич делится воспоминаниями о трудных, порой драматических эпизодах своей жизни, невольно сопоставляешь пережитое им с теми домыслами, которыми обильно сдобрена его биография, прежде всего те годы, которые связаны с переломными событиями в его судьбе. Особенно много измышлений на тему «Взлет Зюганова к вершинам партийной власти» — не дает она покоя непримиримым оппонентам руководителя КПРФ. Можно еще понять, когда лидер КПРФ чем-то не устраивает коммунистов-радикалов. Казалось бы, ну и пусть между собой разбираются — на радость многочисленным врагам. Но, как ни странно, почему-то больше других любят порассуждать о праве Зюганова находиться во главе российского коммунистического движения убежденные либералы. Когда приближаются очередные выборы и наступает время очередной кампании дискредитации Зюганова, все они — от Виталия Третьякова до Дмитрия Быкова — превращаются вдруг в радетелей Компартии, проявляют трогательную озабоченность судьбой революционной борьбы за социальную справедливость в России.

Огромное число либеральных журналистов, приложивших руку к созданию абстрактно-собирательного «портрета» Зюганова по своему образу и подобию, можно условно поделить на две части. Одни пытаются представить его появление на большой политической арене как игру судьбы, не более чем счастливое стечение обстоятельств, при котором человек оказывается в нужное время в нужном месте. Другие настроены более категорично и усматривают за этим тщательно продуманные действия опытного функционера, поднаторевшего в борьбе за власть. Нетрудно заметить, что и тех и других объединяет одно: вполне искреннее, доходящее до ненависти неприятие Зюганова — и как политика, и как человека. Основная причина такого отношения к нему лежит даже не в сфере политических пристрастий или антипатий. Она — на поверхности и заключается в том, что Зюганов — ярко выраженный тип народного руководителя, плоть от плоти своего народа. Когда-то этим по праву гордились. Теперь же такие люди — «плебеи нового поколения», которым не место в современной, голубых кровей, политической «элите».

Чего стоят, например, одни только рассуждения об «отрицательном балансе», с которым Зюганов начинал путь в большую политику[24]. Что же входит в этот «баланс»? Да практически всё, что так или иначе связано с его биографией: и неблагозвучное название русской деревни, в которой он родился — «Мымрино», и фамилия, «вызывающая в памяти ассоциации с буквой „зю“, знаменитой позой радикулитника», и «неавантажная» внешность; «набор добродетелей со школьных лет самый что ни на есть скучный, начетнический: с какой-то радости выучил наизусть не только „Евгения Онегина“, но и „Кому на Руси жить хорошо“». В «отрицательном балансе» Зюганова — даже его принадлежность к роду сельских учителей. Всё идет в дело, чтобы слепить непривлекательный образ заурядной провинциальной личности, которой, казалось бы, самой судьбой было предопределено встретить закат карьеры на «заурядной» должности в Орловском обкоме. Но нет же, изловчился «орловский функционер», сумел оттеснить «ярких, пассионарных деятелей оппозиции». Хотя и не совершал «боевых подвигов» и не имел таких «достоинств», какими отличались Константинов, Руцкой, Анпилов, Стерлигов, Макашов, Жириновский и… Лужков.

Весьма оригинальный (к оппозиционерам причислен даже московский мэр!), но не случайный перечень имен. Здесь собака и зарыта: именно в такую обойму надо любой ценой загнать Зюганова, чтобы вычеркнуть его, а вслед за ним и КПРФ, из политического бытия. Но вот незадача: все усилия оказывались напрасными — видно, все же другой масштаб у этой личности.

Надо сказать, что сам Геннадий Андреевич к бесчисленным попыткам сделать из его имени пугало для деклассированных и маргинальных слоев населения относится так, как и подобает человеку, сознающему свое достоинство, — с чувством здорового юмора. Один из его любимых анекдотов — как раз о тех, кому режет слух, не дает покоя его фамилия:

«Зашел Путин в Думу. Пришел в парикмахерскую. Стрижет его красивая девушка, приговаривая: „зюг-зюг“, а ножницы — „клац-клац“.

Путин:

— Слушайте, милая, кончайте дразниться! Ваш Зюганов у меня уже вот где сидит…

А та в ответ:

— Извините, Владимир Владимирович. Я вовсе и не дразнюсь. У вас на „зюг-зюг“ все волосы дыбом встают. Вот стричь их и удобно…»[25]

В каком бы неприглядном свете ни пытались нам представить Зюганова, факт остается фактом: на трагическом переломе отечественной истории из всех политиков левого толка он оказался наиболее востребованным. Без всякого преувеличения можно сказать, что его выбрало время. И в этом выборе мы усматриваем не мистический смысл, а закономерности, которые оказываются сильнее любых субъективных факторов, поскольку не зависят от чьей-либо воли.