Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин

«Писатель С.» разъяснился очень быстро. Это был Александр Исаевич Солженицын, который через короткое после публикации Басинского в «Октябре» время учредил собственную литературную премию и пригласил Павла Басинского стать постоянным членом её жюри.

Я-то понял, что понравилось Солженицыну в Басинском. Осторожный Паша при мне писал взвешенно, слегка поругивая модернистов и похваливая наиболее даровитых почвенников. Я соглашался с его критикой модернистской литературы, а его тяготению к почвенничеству удивлялся, объясняя это его любовью к Шмелёву, к Борису Зайцеву. Может быть, думал я, он находит продолжателей их традиций в тех, кого хвалит?

Но похвалы Басинского впоследствии пошли по нарастающей. Уже не только Солженицын оценил этого литератора, он стал печататься у Владимира Бондаренко в «Дне литературы» – приложении к прохановской газете «Завтра», стал ядовито покусывать либеральных писателей в колонках, которые вёл в «Литературке». Так что я уже не удивился, когда в той же «Литературной газете» он назвал новый учебник по литературе XX века, одним из авторов которого является Виктор Чалмаев, согревающим его (Басинского) патриотическое сердце. А в учебнике – идиллические картины сталинской индустриализации и высокая оценка воспевавшей её литературы, лёгкое сожаление о перегибах коллективизации и реверансы «Поднятой целине», заметившей их, невнятица о жертвах сталинских репрессий и трубное воспевание литературы о Великой Отечественной войне. Правда, отдельные произведения о войне не только не воспеты, но сурово осуждены. В частности, роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты», уже самим названием показывающий, как относилось верховное командование к простым солдатам, в чьей крови и был утоплен враг.

Что можно сказать по этому поводу? «Только дураки не меняются», – написал однажды Пушкин. Это так. И всё-таки мне жаль, что Басинский предпочёл меняться в совершенно определённую сторону. Начинал он при нас с Золотусским очень интересно. Никак не обещающим той метаморфозы, которую претерпел.

Чудесная в своё время была у нас секретарша Люба Ступишина. Доброжелательная, душевная. Но ушла работать в иностранное посольство, там платили хорошие деньги. И мы пригласили на её место Таню Кравченко из отдела писем. При удавшейся Кривицкому реорганизации, в оставшейся нашей части былого большого отдела должность секретаря была ликвидирована, но мы добились, чтобы Таня проходила по штату редактором, и я старался научить её этой профессии: давал редактировать материалы, побуждал писать хотя бы небольшие рецензии. Литературу Таня любила, она окончила филфак МГУ. И в конце концов научилась совмещать секретарские обязанности с редакторскими.

Работали в отделе и уже достигшие пенсионного возраста Аристарх Андрианов и Ляля Полухина.

К Игорю, повторяю, в то время все сотрудники нашего отдела относились хорошо и поддерживали его в борьбе с редакторатом.

А Удальцов делал его жизнь всё более несносной. Мелочно придирался. Отслеживал, сколько времени тот проводит в редакции, и нередко снижал ему так называемую рекламную премию, которые стали выдавать сотрудникам из денег, полученных за размещённую в газете рекламу. Выглядело это тем более гнусно, что моральных прав у Удальцова на это не было. Он сам нередко по нескольку дней не появлялся в газете. И если Золотусский отсутствовал, как правило, когда писал в ту же газету или участвовал в работе какого-нибудь важного для газеты совещания, то Аркадий, некогда гордившийся, что его, как и всех, кто прошёл комсомольскую школу, не берёт водка, легко теперь входил в запои, из которых выходил спустя время. Его укусы Золотусского были противными и мелкими, но чувствительными для нервного и мнительного Игоря.

К тому же Игорь стремительно терял авторитет у редактората. И неважно было, что к Золотусскому в газету приходили многие известные литераторы. Что он устроил в редакции встречу с Натальей Солженицыной, женой нобелевского лауреата. Что довольно часто он встречался с Жоржем Нива и Витторио Страда. Ни на Удальцова, ни на Кривицкого это не производило никакого впечатления.

Удальцов признавал только тех зарубежных знаменитостей, которые могли бы вложить деньги в газету. А таких не находилось.

Точнее, нашли они с Прудковым какую-то фирму в Германии. Ездили туда. Заключили некий договор о бартерном обмене. Не знаю, что должны были дать немцам мы, но они обязались поставлять нам оргтехнику. Эта акция была очень широко разрекламирована. Ликующий Удальцов показал нам немцев, когда те приехали в газету. Все набились в его кабинет. Разносили кофе. Удальцов произнёс речь. Германский представитель – ответную. Нам показали несколько коробок с факсами, принтером и видеомагнитофоном. Боюсь ошибиться, но, кажется, это и было всё, что смогли нам дать немецкие партнёры. Хотя Удальцов и Прудков съездили к ним ещё несколько раз.

В приёмной Удальцова часто теперь толклись незнакомцы. Переговоров он вёл много. После некоторых из них по редакции ходил Бонч и приказывал освободить ещё и этот кабинет, ещё и эту секцию. Весь последний этаж арендовала у нас созданная бывшим нашим заведующим отдела науки Владимиром Соколовым газета «Век». Соколов платил сотрудникам больше Удальцова. Немудрено, что многие перешли на работу к нему.

Всем отделом как-то собрались мы у Золотусского на его редакционной даче в Переделкине. Собрались на пикник. Я, заядлый грибник, немедленно обшарил участок леса, который был отнесён к даче Игоря. Было очень урожайное на грибы лето, и через полчаса я уже чистил, промывал грибы и клал их на сковородку, которую мне дала моя бывшая сокурсница, жена Игоря, Лера Тахтарова. Лера готовила великолепно, мы сидели за накрытым столом в беседке во дворе. Время от времени к мангалу, под которым был разложен огонь, подходил ответственный за шашлыки Басинский. Он всё добавлял и добавлял к нашему столу шампуры с мясом. Потом пили чай со свежесваренным Лерой вареньем. Обстановка была самая сердечная. И ничто не предвещало никакой неожиданности.

А она грянула.

Несколько дней спустя ко мне зашёл Игорь и сказал, что уезжает в Финляндию. Надолго. Преподавать в местном университете. Удальцов оставляет его членом редколлегии, а Кривицкий заверил, что никого на его место брать не будет. Меня сделают временно исполняющим обязанности члена редколлегии, а там, как сказали Золотусскому Удальцов с Кривицким, будет видно.

Честолюбивых надежд во мне такое сообщение не пробудило. Наоборот. Я очень расстроился. Как раз в это время я начал работать главным редактором «Литературы» и совмещать два редакторских поста мне было бы гораздо труднее, чем если бы Золотусский находился на своём месте.

Я, правда, спросил Игоря, для чего ему оставаться в редколлегии? Он ответил, что это важно для финнов. Русский преподаватель, который у них работает, у себя на родине занимает заметный пост!

(Конечно, я понимал, что остаться в редколлегии для Золотусского было важно не только из-за финнов. И не ошибся в своём понимании его натуры: Игорь и после возвращения из Финляндии, несмотря на то что отношения к руководству газеты не переменил, из её редколлегии не вышел. Его душу согревали подобные вещи, венцом которых и стало былое секретарство в Московской писательской организации, возглавляемой Феликсом Кузнецовым. С тем же Кузнецовым он входил в редколлегию «Сельской молодёжи». А уже позже – в описываемое мною время принял предложение войти в общественный совет «Литературы в школе». И состоит в нём до сих пор, как бы освящая своим присутствием тот обскурантизм, который свойствен многим публикациям этого издания. Разумеется, от причастности к таким публикациям он с негодованием отречётся. Но – вот видите! – не выходит из совета, больше того! – считает необходимым для себя оставаться в нём! Что поделать! Амбициозность – важная составляющая его неуживчивости со многими, его споров и ссор с ними. Приходится признать, что Игорь так и не сумел совладать со своими амбициями. Жаль!)