Русские летописи и летописцы X - XIII вв. - Петр Толочко

Казалось бы, летопись, ведшаяся при св. Софии да еще и под неусыпным присмотром (архи)епископов, должна быть наполнена специфической церковной фразеологией, молитвенными обращениями к Богу, цитатами из священных писаний, тем, что так ярко характеризует южнорусских и северо-восточных духовных летописцев. Однако до архиепископства Мартирия (1193–1199 гг.) церковная специфика новгородских записей сводится лишь к фиксации строительства и освящения храмов, поставления и упокоения (архи)епископов и настоятелей монастырей. Отдельные ее части и вовсе напоминают не столько владычное, сколько княжеское летописание.

Согласно схеме А. А. Гиппиуса, поддержанной Т. В. Гимоном, переломным в новгородском летописании является 1132 г., в котором княжеская летопись переходит в руки владычных летописцев и продолжается как летопись Софийского собора. Четких внутрилетописных указаний на это нет. Содержательно статья 1132 г. и последующие не отличаются от предыдущих. Не совсем согласуется это предположение и с тезисом об «устойчивой корреляции» между сменой (архи)епископов и летописцев. Нифонт был поставлен на кафедру в 1130 г., а его летописец появился только спустя два года.

Из анализа записей Новгородской первой летописи на пространстве 1125–1137 гг. можно сделать вывод, что перед нами цельная повесть, главным действующим лицом которой является князь Всеволод. О нем содержатся сведения практически в каждой статье. Князь закладывает церкви, ходит в Киев к отцу, водит дружины на Чудь и Суздаль, принимает в Новгороде митрополита, ставит посадников. Значительно меньше внимания уделено Нифонту. После известия о поставлении на кафедру он упомянут еще три раза: в 1131 г. — ставил игумена Антона, в 1135 г. участвовал в примирении киевлян с черниговцами, а в 1136 г. отказался венчать Святослава Ольговича. Вряд ли присутствие Нифонта было бы столь скромным, если бы летопись писалась его хронистом.

Обычно считается, что записи 1132 и 1136–1137 гг. о драматических взаимоотношениях Всеволода с новгородцами обнаруживают в летописце человека, осуждающего легкомысленный поступок князя, оставившего Новгород и ушедшего в Переяславль. В подтверждение приводится фраза: «А целовавъ крестъ къ новгородцемъ, яко хощю у вас умерети».[518] Мне представляется, что в этих словах слышится скорее огорчение, чем осуждение. Если бы это было не так, не вставил бы летописец в свое известие замечания, что в Переяславль Всеволод ушел не по своей воле, но «повелениемь Ярополцемъ», а новгородцы (вместе с псковичами и ладожанами), одумавшись («и пакы съдумавъше»), вернули изгнанного князя опять в Новгород («въспятиша и Устьяхъ»).[519]

Вполне сочувственны по отношению к Всеволоду и записи 1136–1137 гг. Летописец не обнаруживает восторга по поводу замены Всеволода на Святослава Ольговича. Более того, он не забыл отметить, что епископ Нифонт отказался венчать черниговского князя и приказал не делать этого своим попам, а также сообщил о неудачном покушении на Святослава милостников Всеволода. Неожиданное возвращение Всеволода в Псков летописец объясняет тем, что его тайно позвали новгородцы и псковичи: «Позванъ отаи новгородьскыми и пльсковьскими мужи, приятели его».[520] Сторонники свергнутого князя названы добрыми мужами: «В лѣто 6645. Настанущю въ 7 марта, индикта лѣту 15, бѣжа Константинъ посадникъ къ Всѣволоду и инѣх добрыхъ мужь нѣколико».[521] Не осуждает летописец и непокорных псковичей, которые на требование Святослава Ольговича и его сторонников изгнать Всеволода из Пскова ответили решительным отказом и готовы были защищать его.

Целый ряд деталей указывает на то, что повесть о драматических взаимоотношениях Всеволода и новгородцев написана более или менее синхронно событиям и, видимо, их свидетелем. Это, прежде всего, современная форма фразы о вине князя: «Не блюдеть смердъ», а также Детальное, почти протокольное, описание ареста, заключения и высылки из Новгорода Всеволода: «И въсадиша въ епископль дворъ, съ женою и с дѣтьми, и с тещею, месяца майя въ 28; и стражье стрежаху день и нощь съ оружьемь, 30 мужь на день. И сѣде 2 мѣсяца, и пустиша из города в 15».[522]

Характерно, что и после статьи 1137 г., сообщающей о загадочной смерти Всеволода Мстиславича в Пскове, основное внимание в летописи уделяется проблеме княжеской власти в Новгороде. Эта тема является главной содержательной канвой практически всех погодных записей. Летописец отслеживает перемещение князей на новгородском столе с такой обстоятельностью, что кажется, перед нами обыкновенная княжеская летопись.

Владычный летописец впервые отчетливо обнаруживает себя лишь в записях 1144–1156 гг., рассказывающих о епископе Нифонте. При этом, о чем шла речь выше, есть основания считать, что «Летопись Нифонта» была составлена в один прием и, разумеется, после его смерти. Кроме аргумента о святости Нифонта (статья 1144 г.) в пользу такого вывода свидетельствует и некоторая путаница в хронологии событий. Например, запись об участии Нифонта в киевском соборе, поставившем на митрополичью кафедру Клима Смолятича, помещена под 1149 г., тогда как собор состоялся в 1147 г. Конечно, ничего подобного не случилось бы, если бы летопись в этот период пополнялась синхронно событиям. Статья 1156 г., извещающая о кончине Нифонта, содержит также рассказ о поставлении епископа Аркадия, что свидетельствует о принадлежности обоих известий одному автору.

В дальнейшем стилистика владычной летописи не претерпевает существенных изменений, а поэтому очень сложно определить, где кончаются записи одного хрониста и начинаются другого. В этом плане несколько выделяются лишь записи за 1210–1218 гг., которые Б. А. Рыбаков считает княжеской летописью Мстислава Удалого. Эта интересная мысль не нашла поддержки у последующих исследователей новгородского летописания, а между тем, как нам кажется, она не лишена вероятия. Из содержания записей за 1210–1218 гг. отчетливо явствует, что главным действующим лицом в них выступает не владыка или новгородцы, а князь. Он является основной политической фигурой в Новгороде, а поэтому летописец смотрит на исторические события не сквозь призму своевольного боярства, а с позиции княжеской власти. В Новгород Мстислав пришел не по приглашению новгородцев, а по своей воле, чтобы избавить их от насилия князей Святослава и Всеволода. «Кланяяся святѣи Софии и гробу отця моего и всѣмъ новгородьцемъ; пришьлъ есмь къ вамъ, слышавъ насилье от князь, и жаль ми своея отцины».[523]

Все последующие действия Мстислава также обусловлены его собственной инициативой. Это нашло отражение и в стилистике записей: «И поиде Мьстиславъ съ всемь пълкомь на Всеволода»; «И посла князь Мьстиславъ Дмитра Якуниця на Лукы»; «Ходи Мьстиславъ на Чюдь»; «Мьстиславъ же князь възя на нихъ дань».[524]