Никогда не отступай - Уильям Форстен

Все будет происходить здесь, они полезут в лоб прямо на него, следуя вдоль линии железной дороги, ведущей на восток. Идя вдоль траншеи, Гаарк добрался до крытого перехода, зигзагом вившегося вверх по склону и исчезавшего за гребнем холма; его офицеры не отставали от него ни на шаг.

Нырнув в тоннель, Гаарк вскоре оказался на противоположном склоне, где на ровной площадке ждали его распоряжений экипажи десятка броневиков. Из труб железных машин валил дым.

В вечернем свете кар-карту были хорошо видны бывшая узловая станция людей на юго-востоке и колонна броневиков, медленно движущаяся с юга. Прибывали подкрепления.

Гаарк взмахом руки приказал штабным офицерам сгрудиться вокруг него.

— Все произойдет здесь. Ночью они пойдут на прорыв. Будем держать броневики в резерве.

Он направился к машинам, на ходу отдавая приказы, касающиеся предстоящего боя. Большинство броневиков дышали на ладан. Марш-бросок с побережья и неделя боевых действий истощили ресурсы их несовершенных двигателей, и техникам уже пришлось разобрать на запчасти несколько машин, чтобы отремонтировать остальные.

«Какие примитивные устройства, — с отвращением подумал Гаарк, — но на один бой их должно хватить. Пусть эти безумцы лезут напролом, мы устроим им кровавую баню, а утром ударим по позициям броневиками и разобьем их наголову, после чего развернемся и уничтожим Кина».

— Все подкрепления сосредоточить здесь, — пролаял кар-карт. — Они атакуют нас в этом месте. Кин будет ждать прорыва со стороны друзей. Завтра вечером с востока подойдет Джурак со своими парнями. Тогда мы зажмем Кина в клешни с двух сторон.

— Мой карт, разумно ли стягивать все резервные части в одно место?

Гаарк на мгновение заколебался, но тут у него перед глазами встала недавно виденная картина — Готорн, размахивающий саблей, а потом распростертый на мокрой от крови земле. Он командовал Армией Республики на этом фронте. То, что Готорн лично возглавил атаку, показывало степень его отчаяния. Снаряды, выпускаемые артиллерией людей, перелетали через гребень долины и разрывались внизу, за спиной Гаарка, нанося потери частям второго эшелона обороны. Интенсивность огня вражеских батарей поражала, они делали несколько сотен выстрелов в минуту. Это значило, что противник хочет расшатать оборону Гаарка на этом участке фронта для ночного прорыва.

— Они будут атаковать нас здесь, — убежденно заявил кар-карт. — Здесь.

— Боже мой, Винсент, зачем ты это сделал? О боже мой!

Сжатый в тисках боли, Винсент с трудом различал женское лицо, склонившееся над его носилками.

— Эндрю сделал бы то же самое, — с трудом ответил он.

Усилие, сделанное им для того, чтобы произнести эти слова, вызвали приступ такой нечеловеческой боли, что Винсент едва снова не потерял сознание. Четверо санитаров, взяв Винсента за плечи и за ноги, положили его на операционный стол.

Он слышал, как Кэтлин выкрикивала какие-то распоряжения, но слов разобрать не мог.

Повернув голову, Винсент увидел, что в медицинской палатке полно раненых, которые, лежа на грязном полу, ожидали своей очереди.

— Кэтлин…

— Я здесь, Винсент, я здесь. — Женщина вновь нагнулась к нему, ее скрытое марлевой повязкой лицо, освещенное свисавшей с потолка керосиновой лампой, казалось, было окружено нимбом.

— Сначала их. Меня потом.

— На этот раз твое звание дает тебе право внеочередной медицинской помощи, — ответила Кэтлин по-английски. — Сначала будет немного больно, потом все пройдет.

— Я умираю, спасите остальных.

— Ты умираешь, и обязательно умрешь, если я срочно не вмешаюсь и не остановлю кровотечение.

Винсент почувствовал, как что-то коснулось его ноги, и, приподняв голову, увидел, как два санитара возятся с его залитыми кровью брюками. Распоров швы, они выдернули их из-под Винсента, и молодой янки едва сдержал рвущийся наружу стон. Стыдясь наготы, Винсент ждал, пока Кэтлин не закончит осмотр. Склонившись над раненым, жена Эндрю ощупывала его живот и пах, пытаясь обнаружить пулю и выяснить серьезность внутренних повреждений.

Винсента затопила волна непереносимой боли, и с его губ сорвался крик. Кэтлин окинула его полным сострадания взглядом:

— Прости меня, Винсент. Я знаю, что тебе больно. Скажи мне, в каком месте болит сильнее?

Она продолжила осторожно ощупывать живот Винсента, следя за выражением его лица. Стоная от боли, он жадно хватал ртом воздух. Один из санитаров вытер пот, струившийся по лицу Винсента.

— Как он?

Рядом с операционным столом возникла фигура Марка.

— Ты же весь в грязи! — закричала Кэтлин. — Убирайся отсюда немедленно!

— Одну секунду, — прошептал Винсент. — Марк?

— Я здесь, Винсент.

— Каковы наши потери?

Римлянин замешкался с ответом.

— Каковы наши потери, черт возьми?

— От второй дивизии почти ничего не осталось. Но им удалось захватить внешние укрепления бантагов на правом фланге атаки, и мы продолжаем там держаться. Я послал туда еще одну бригаду.

— Этого я и добивался, — выдавил Винсент. — А что бантаги? Собираются стереть нас в порошок?

— Стягивают подкрепления к центру. Я только что получил донесение, что Гаарк перекинул туда батарею из лесов на севере, как раз оттуда, где мы планируем атаковать на рассвете.

— Ты знаешь, что надо делать.

Марк кивнул.

— Вон отсюда! Сейчас же! — приказала Кэтлин, и два санитара решительно шагнули к Марку.

— Главнее ее здесь только смерть, — попытался улыбнуться Готорн.

— Винсент?

Похоже, он на какое-то время потерял сознание. Марка в палатке уже не было, а Кэтлин низко склонилась над ним, почти касаясь Винсента своим лицом.

— Я вас слышу, Кэтлин.

— Сейчас ты заснешь.

— Таня, дети…

— Не беспокойся за них.

— Вы знаете, что сказать им, если…

Кэтлин прижалась к его лбу губами, и Винсент подумал, что точно так же его в детстве перед сном целовала мать. При этом воспоминании из глаз Винсента потекли слезы, и он страстно пожелал, чтобы мать, где бы она ни была, очутилась сейчас рядом с ним и прогнала прочь все страхи и боль.

— Я все знаю, а теперь спи.

Винсент почувствовал, что ноздрей коснулся какой-то странный дурманящий запах. Лицо Кэтлин отдалилось от него на сотни миль, оно парило высоко в небесах, прекрасное, как ангельский лик…

Когда ее скальпель проник внутрь тела Винсента, Кэтлин попыталась забыть о том, кого она оперирует. Через ее руки прошли сотни, тысячи людей, и она не могла удержать в памяти всех. Но сейчас все было по-другому, от нее зависела жизнь человека, к которому она относилась почти как к родному сыну. Если бы это был не Винсент, а кто-нибудь другой, Кэтлин приободрила бы раненого одним-двумя дружескими словами, ее ассистент вколол бы ему дозу морфина, а санитары осторожно положили бы его в дальнем углу медицинской палатки, которая уже сейчас была набита битком. Она могла спасти шесть или даже десять человек за то время, что уйдет у нее на эту операцию. Углубив надрез и увидев, во что превратились внутренности Винсента, Кэтлин не смогла сдержать стон отчаяния.