The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

правило, не фигурируют в письменной истории. Городские цивилизации, в которых живут историки, всегда воспринимали их как "варваров". Это может быть связано как с отрицательными, так и с положительными ценностями: ветхозаветные патриархи пользовались высоким культурным почитанием в иудейском и христианском мире, а в XIX веке в бедуинском романтизме "сыны пустыни" или коренные жители американского Запада то тут, то там видели в них грубое, но добродушное воплощение утраченной близости к природе. Это были "благородные дикари", порой более высоко ценимые на Западе, чем в доминирующей над городом исламской цивилизации. Однако реалистичные представления об их жизни были крайне редки. До 1770-х годов не существовало европейских описаний внутреннего "функционирования" кочевых обществ. Только современная этнология систематически исследует внутреннюю логику кочевого образа жизни.

Мобильные скотоводы были на всех континентах. Специфика Европы заключалась в том, что скотоводство было одной из отраслей общественного разделения труда, и, за исключением синти и цыган, ни одна этническая группа не была полностью кочевой. В Европе не было пастушеских народов, хотя и существовали небольшие общины пастухов и скотоводов, которые (иногда в сопровождении своих семей) переезжали с места на место со своими животными. Сегодня трансгуманность - выпас скота летом на горных пастбищах, а зимой в низинах - становится все более редким и маргинальным явлением в Альпах, Пиренеях, Карпатах и Валахии. Длительные переходы с крупным рогатым скотом, как вид транспорта для перевозки живого мяса, имели место на американском Западе в XIX веке, но уже не в Европе. Огромные стада волов, которые когда-то кочевали по Венгрии и вплоть до центральной Германии и Эльзаса, стали ненужными по мере совершенствования животноводства, индустриализации забоя скота, расширения сети железных дорог и развития технологии замораживания в 1880-х годах. Нигде в мире больше не было ничего подобного стадам в 150-400 тыс. голов, иногда до 600 тыс. голов, которые несколько тысяч ковбоев в 1860-1880-х годах по три месяца перегоняли на север из Техаса.

Ни в одной другой части света пастушеское кочевничество не оставалось таким важным образом жизни, как в Передней Азии (регион между Афганистаном и Средиземноморьем), Монголии и Африке. Здесь невозможно дать полный обзор этого явления. Дуга скотоводства охватила территории от Гиндукуша через Анатолийское нагорье до Синая и Йемена. В Иране доля кочевников в общей численности населения во второй половине XIX века сократилась с трети до четверти. Однако на протяжении всего столетия скотоводство оставалось одной из важнейших отраслей экономики. То, что значительная часть населения вела подвижный образ жизни, порождало проблемы, долгое время не встречавшиеся в Европе: трехсторонний конфликт и сотрудничество в треугольнике горожан, оседлых земледельцев и скотоводов; споры о правах на выпас и транзит; экологические разрушения; межплеменные конфликты. Кочевники также оставались фактором силы, с которым приходилось бороться каждому правителю. В конце концов диктатор, а затем шах Реза-хан (в 1925-41 гг. Реза-шах) жестоко подчинил себе кочевые племена, которые он считал непокорными дикарями, недостойными современного национального государства.

В Османской империи султанскому центру постоянно приходилось договариваться с могущественными племенами, и труд мигрантов играл значительную роль во многих отраслях экономики. После начала реформ в конце 1830-х годов государство, набравшее силу, сломило власть племен или вытеснило их в маргинальные регионы империи, тем самым укрепив свою внутреннюю безопасность и повысив мобильность некочевников. Это увеличивало площадь обрабатываемых земель и способствовало формированию крупных коммерческих поместий, но происходило за счет кочевников. Однако, как отмечает Решат Касаба, эта стратегия усиленной оседлости не достигла всех своих целей и не соответствовала османской самооценке модернизационного государственного строительства. «Османские чиновники были вынуждены сотрудничать с одними племенными вождями, чтобы подчинить себе других». Османское государство всегда было вынуждено считаться с племенным фактором в постоянно меняющихся констелляциях власти.

В Африке скотоводство было распространено практически везде за пределами тропиков и ближайших прибрежных районов: от Атласских гор до высокогорий Южной Африки. Оно существовало в Судане (который в то время охватывал всю африканскую саванну к югу от Сахары), на Эфиопском нагорье, в Восточной Африке и в Намибии. Как и всегда в кочевничестве, радиус передвижения сильно варьировался от группы к группе: он мог включать окрестности деревни или, в случае грандиозного кочевничества в Северной Африке, охватывать огромные пространства пустыни. Начиная с последней четверти XVIII века, у мыса Доброй Надежды, далее на побережье, а затем и во внутренних районах страны возникло общество белых скотоводов-кочевников - трекберов, чьи конфликты с коренными соседями кхоса разворачивались в основном из-за пастбищ. Африка XIX века представляла собой континент, постоянно находящийся в кочевом движении.

Кочевничество - это не то же самое, что миграция, которая предполагает, что отдельные люди, а не целые общества или "народы", находятся в пути либо добровольно, либо потому, что их к этому принудили. Мигранты оставляют после себя родное общество. Иногда они возвращаются в него, будь то в рамках сезонного цикла, который предлагает им работу в другом месте на часть года, или после длительного пребывания в далекой стране, которая, возможно, разочаровала их надежды на нее. В Африке этот вид миграции имеет два разных происхождения. С одной стороны, крестьяне и сельские рабочие по собственной воле переезжали в новые центры производства "товарных культур", например, в районы выращивания арахиса и какао в Сенегамбии и на Золотом Берегу (Гана). Производство этих товаров находилось в руках африканцев, иностранцы обеспечивали лишь связь с мировыми рынками. С другой стороны, непосредственно колониальная экономика, в которой иностранцы также контролировали средства производства, открывала новые возможности для наемного труда в горнодобывающей промышленности и трудоемких поселенческих фермах (которые зачастую могли конкурировать с африканским сельским хозяйством только при поддержке колониальных властей). Изменения произошли за столь короткий промежуток времени, что термин "минеральная революция" стал использоваться для южной и центральной Африки в период с 1865 по 1900 год, особенно для лет после 1880 года. В системах добычи алмазов, золота, меди и угля, которые развивались от южного Конго (Катанга) до Витватерсранда, предприниматели первоначально привлекали обученных европейцев для работы рядом с необученными африканскими мигрантами. Неизбежно наступал момент, редко раньше 1920-х годов, когда экономические аргументы говорили в пользу использования африканских квалифицированных рабочих. Но до этого момента новые сезонные модели неквалифицированного труда были нормой. Топография миграции, структурированная новыми центрами капиталистического роста, сложилась поверх традиционной мобильности скотоводческих обществ.

 

Экспорт рабов из Африки

Атлантическая работорговля вовлекла многие районы западного побережья Африки в одну из главных миграционных систем, косвенные последствия которой распространялись далеко вглубь страны. Кроме того, Судан являлся местом перехвата транссахарской и "восточной" работорговли. По мере того как в течение XIX