У дьявола в плену - Карен Рэнни

Но ведь она поступила точно так же. Эта мысль так поразила ее, что Давина выпрямилась. Неужели и она сначала привлекала людей к себе, а потом отталкивала? Может быть, она использовала свою любознательность, чтобы играть в любовь, хотя прекрасно понимала, что ее сердце в этом не участвует, и она сможет отступить, как только об этом догадаются? Неужели она использовала свои знания как щит, которым могла отгородиться от дружбы с девочками в школе? И так же вела себя с женщинами своего круга в Эдинбурге?

Она так прочно себя защитила, что неудивительно, что и она, и Маршалл испытывали чувства близости, сходства, родства. Возможно, он видел в ней частицу себя — она вела себя как затворница, создавшая для себя подобие тюрьмы своими комплексами и страхами.

Он вовсе не отверг ее, а просто стоял около двери, когда она собралась уходить, и не стал ее задерживать. Он превратил Эмброуз в свою гавань, свое прибежище, а если она хочет его покинуть, он не станет ее отговаривать. Тюрьма была для него проклятием, поэтому он не станет силой удерживать ее в Эмброузе как в заключении. Она должна была сама захотеть остаться. А она этого не поняла. Не осознала того, что он хотел, чтобы она пришла к нему как женщина, которая знала бы, что может уйти в любой момент, когда захочет, но которая больше всего хочет остаться.

Он хотел покоя, хотел, чтобы его утешили. А что сделала она? Ушла. Она оказалась эгоисткой, думавшей лишь о своей боли.

Он считал, что его нельзя простить и полюбить, и она лишь подтвердила его страхи, покинув его.

— Ваше сиятельство! — Нора подалась вперед и протянула Давине носовой платок. — Вы плачете.

— Правда? — Давина взяла платок и начала промокать слезы.

Нора и Джим смотрели на нее с состраданием, но она ничего не стала говорить.

Понимал ли Маршалл, что теряет контроль над рассудком?

Она должна найти способ спасти его и, если это возможно, спасти его рассудок.

«Боже милосердный, сделай так, чтобы для этого уже не было слишком поздно…»

Огромное строение высилось на фоне ночного неба. Здание, края которого тонули во мраке, было похоже на распластанное по земле чудовище, охраняющее вершину горы. Монстр из шотландских мифов и легенд, призванный охранять покой этой части Северо-Шотландского нагорья.

Шотландия была повальным увлечением, став популярной благодаря любви королевы к этому краю. Давина уже давно привыкла к толпам английских туристов, а также к соседям-англичанам и лишь изредка напоминала себе, что сама она на самом деле шотландка, а не англичанка. Со времени последней битвы между двумя странами прошло более столетия. Британская империя распространилась по всему миру и включила Шотландию в свои владения.

Однако в данный момент, глядя на возвышавшееся над округой кирпичное сооружение, которое выглядело так, будто было построено как предостережение врагам, Давина почувствовала прилив гордости за прошлое Шотландии. Она ощущала себя женщиной, которая облачилась бы в шотландский клетчатый плед не потому, что это нравилось королеве, а потому, что он был любимой и удобной одеждой. Она сражалась бы рядом с мужем или за его спиной. Его дело было бы и ее делом.

Сейчас она должна сделать для Маршалла не меньше.

Она решила, что если им овладело безумие, он будет жить в Эмброузе, а она будет заботиться о нем с любовью и нежностью, на какие только способна. Но никому — никому — не позволено снова заключить в тюрьму графа Лорна!

— Суровое место, — отважился сказать Джим.

Давина кивнула.

— Что вы собираетесь делать, ваше сиятельство? — спросила Нора.

Было видно, что и Джиму интересен ответ на этот вопрос. Все трое были примерно одного и того же возраста, но Давина чувствовала себя старше и умудреннее.

— Я собираюсь забрать Маршалла домой.

— А вы сможете?

Давина улыбнулась, пытаясь казаться уверенной.

— Я его жена, графиня Лорн. Конечно, смогу.

Но ее глаза защипало от слез, и она отвернулась, чтобы Джим и Нора их не увидели. Сейчас она не может быть слабой. Не время падать в обморок, лить слезы или прибегать к другим уловкам, чтобы избежать трудной ситуации, как это иногда практиковали ее знакомые женщины в Эдинбурге.

Она нужна Маршаллу.

Она натянула перчатки, которые захватила в своей комнате в Эмброузе, и надела шляпку. Когда она уезжала из Эмброуза три недели назад, она оставила кое-какую одежду, взяв с собой лишь самое необходимое. Сначала она думала, что ее разрыв с Маршаллом продлится очень короткое время. Маршалл приедет к ней и потребует, чтобы она вернулась к нему. Но он, конечно, не приехал, а теперь это было своего рода скрытое благословение: в Эмброузе у нее осталось много вещей, а значит, она сможет вернуться.

Сейчас она была одета так, как и подобает графине. На ней было красивое дорогое платье и туфли, а не тапочки. Она завязала ленты шляпы и взяла ридикюль, который лежал рядом на сиденье.

Пусть люди, которые управляют замком Брэннок, видят, с кем имеют дело.

— Неужели они могут это сделать? — спросила Нора, глядя на мрачное здание. — Неужели они могут просто забрать человека и поместить здесь против его воли?

К сожалению, любознательность Давины никогда не распространялась так далеко, чтобы интересоваться проблемами сумасшествия. Было известно, что Королевская богадельня существует в Эдинбурге уже много лет, но о ней было не принято говорить в высшем свете. Поэтому она могла дать только один ответ:

— Они не могут поступить так с Маршаллом.

К замку вел серпантин, освещаемый лишь фонарями кареты и, на взгляд Давины, весьма опасный. Воображение рисовало ей множество сцен, когда людей привозили сюда без всяких объяснений в закрытых экипажах. Им, наверное, было страшно, и они не понимали, почему их родственники отправили их в это странное и уединенное место.

Что чувствовал Маршалл?

Странно, но в этот момент она почему-то вспомнила о Джулиане. Еще более странным был выбор времени для этих воспоминаний. Она вдруг подумала о том, что мать Маршалла могла бы поехать в Египет вместе с мужем, если бы захотела. Или она могла бы потребовать, чтобы ее муж остался в Эмброузе и выполнял обязанности, предписанные его положением в свете. А Джулиана просто смирилась перед обстоятельствами. Возможно, именно это безразличие подстегнуло желание Эйдана жить в Египте.

Может, именно этот урок Давине следовало извлечь из дневников Джулианы? Жизнь — это величайший подарок, и от него нельзя отказываться, не понимая его Истинной ценности. Любовь — это второе самое — после жизни — большое богатство человека, и его нельзя променять на такую ничтожную вещь, как гордость.

Джулиана жила той жизнью, которую сама выбрала, но только под самый конец, когда уже было слишком поздно, поняла, что она могла изменить ее.