Великие Цезари. Творцы Римской Империи - Александр Петряков

«Помоги, брат!»

Брат Каски и нанес Цезарю второй удар кинжалом в грудь (по Аппиану – в бок), и именно эта рана оказалась смертельной. Но император не собирался сдаваться. Раненый, он отбивался, как мог, кричал, как зверь, встречая «направленные ему в лицо и в глаза» кинжалы. Заговорщики должны были нанести ему удар каждый, чтобы это казалось ритуалом, свершаемым республиканцами над тираном и узурпатором.

Цезарь, конечно же, в отчаянии стал звать на помощь. Но никто, кроме двух сенаторов, Кальвизия Сабина и Марция Цензорина, представьте себе, уважаемые читатели, не тронулся с места, чтобы хотя бы словом одернуть убийц или каким-либо действием изменить ситуацию и прекратить эту кровавую сцену. А ведь среди членов сената были его верные в прошлом центурионы. Все с ужасом наблюдали, как кучка одетых в тоги людей в ярости, словно затравленного вепря, убивает первого человека в государстве. Единственный, кто, вне сомнения, попытался бы реально помочь Цезарю, это Антоний, отличавшийся большой физической силой. Но заговорщики учли и это: его намеренно задерживал разговорами перед входом в курию Децим Брут (по Аппиану – Гай Требоний).

Надо сказать, что тога, одежда парадная, представительская, мало приспособлена для активного физического действия. Она мешала Цезарю уворачиваться от ударов и тем самым хоть как-то защититься, да и заговорщики путались в этой одежде, когда тесным кольцом обступили императора, и не могли как следует размахнуться и нанести сильный удар. Неудивительно, что из двадцати трех ран, нанесенных тирану, лишь одна оказалась смертельной. В этой страшной суматохе заговорщики почти вслепую наносили удары, при этом умудрились поранить и друг друга.

Брут нанес ему удар в пах. И это родному отцу! После этого Цезарь с возгласом «И ты, дитя мое!» упал и прикрылся тогой, при этом, как пишет Светоний, «левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть укрытым до пят».

Стоя рядом с поверженным тираном, Брут воскликнул:

– Цицерон! Да здравствует республика!

Тем самым он как бы приветствовал великого республиканца и поздравлял с победой. Действительно, Цицерон был искренне воодушевлен этим поступком заговорщиков, в чем позже и признавался.

Брут попытался обратиться с речью к сенату, но его никто не стал слушать. Все разбежались из курии в разные стороны, сея смятение и ужас, которые моментально охватили весь Город.

Тело Цезаря осталось лежать возле статуи Помпея. Ее цоколь был забрызган жертвенной кровью тирана. Это действительно напоминало принесение в жертву Помпею его врага и невольного убийцу.

Лишь трое рабов наблюдали, как дергалось в предсмертных судорогах и конвульсиях тело великого полководца в луже крови, а рядом валялись окровавленный грифель и так и не прочтенный свиток Артемидора.

Рабы взвалили тело диктатора на носилки так небрежно, что рука свесилась, но они либо не обратили на это внимания, либо по свойственной всем рабам ненависти к господам не стали утруждать себя и укладывать тело Цезаря более аккуратно.

Так закончились для него мартовские иды.

Итак, тело Цезаря унесли нерадивые рабы, сенаторы в страхе разбежались, народ встревожился, и Город наполнился волнением и страхом. Весть о смерти диктатора с быстротой молнии распространилась по столице, но, вопреки ожиданиям заговорщиков, не вызвала у людей ликования. Многие уже успели сбегать в опустевшую курию и удостовериться, что бездыханный труп некогда всесильного правителя лежит у забрызганной его же кровью статуи Помпея. Говорили, что Помпей будто восстал из мертвых и явился из Аида, чтобы отомстить своему кровному врагу.

Сами же заговорщики с еще окровавленными мечами шли по улицам и выкрикивали, что с тиранией покончено, да здравствует свобода и тому подобные лозунги. К ним присоединились лишь единицы, которые позже поплатятся за это головой.

А верные цезарианцы Антоний и Лепид, чтобы также не стать жертвами заговорщиков, спрятались в чужих домах. Не лучшее решение в ситуации, когда государству грозит опасность новой непредсказуемой смуты. Не стоит забывать, что высшая власть отныне принадлежала консулу Антонию, и ему следовало, как Помпею в свое время, прибегнуть к жестким мерам по усмирению разгоравшегося мятежа.

День между тем клонился к вечеру, когда заговорщики с еще окровавленными руками пришли на Капитолий. Вскоре туда явился и Цицерон. Он поздравил заговорщиков с победой и сказал, что разделяет их радость, и предложил тут же, на Капитолии, созвать заседание сената. Но большинство склонялось к переговорам с Антонием, ведь он был носителем высшей законной власти, хоть и получил консульские полномочия от убитого тирана. И это вытекало из сложившейся обстановки. Широкой народной поддержки не было, поэтому пришлось нанимать толпу, чтобы она сочувствовала им хотя бы за деньги, а кроме того, в столице было полно ветеранов Цезаря, понаехавших сюда для проводов своего любимого полководца в Парфию. Боялись они и того, что верный цезарианец Лепид введет в город войска.

Посланные к Антонию люди просили не обострять ситуацию, не накалять ее до всплеска очередной гражданской войны и учесть, что заговорщики убили Цезаря не из личной ненависти, а из любви к отечеству. Антоний ответил в том смысле, что он тоже ничего не станет делать из личной ненависти, а все эти вопросы будут обсуждены сообща на завтрашнем заседании сената.

А сам тем временем под покровом ночи отправился в дом Цезаря и уговорил вдову Цезаря Кальпурнию передать ему на хранение, как консулу, все бумаги и записи покойного мужа, а также всю наличность в размере ста миллионов сестерциев. Это была немалая сумма, и предназначалась она вовсе не ему, а Гаю Октавию, но завещание еще не было вскрыто и обнародовано. В государственной казне на то время хранилась также большая сумма в размере семисот миллионов сестерциев, так что на данном этапе Антоний мог диктовать свои условия и фактически становился преемником убитого диктатора.

Утром шестнадцатого марта стало очевидно, что народ безмолвствует, реагирует на смерть Цезаря с болью и сочувствием и убийц его скорее осуждает, чем приветствует, несмотря на то, что Брут выступил перед толпой с большой речью, где обвинил Цезаря в тирании, узурпации, в нарушении законов предков, в том, что он превратил граждан в рабов и так далее.

На состоявшемся день спустя заседании сената его члены уже не представляли собой послушного большинства, ситуация изменилась, и перед ними встал вопрос выбора между восстановлением республики или признанием статус-кво того устройства государства, каким оно стало благодаря политическим реформам Цезаря. Заговорщики на заседание сената не явились, опасаясь, что их могут признать врагами народа. Для них все очевиднее становилось, что их дело практически провалилось, хоть они и сумели убить тирана.

Большинство сената в той или иной степени сочувствовало заговорщикам, поэтому уже в начале заседания стали раздаваться голоса, чтобы тут присутствовали и тираноубийцы. Антоний не возражал. Он знал, что они побоятся прийти. Наиболее ретивые республиканцы требовали для убийц звания «благодетелей» и соответствующих их заслугам наград от государства. Более трезвомыслящие полагали, что хватит с них и того, что их самих не предадут казни, а помилуют. В конце концов вопрос стал ребром: признавать Цезаря тираном или нет?