Доктрина шока - Наоми Кляйн

«Это было для нас полной неожиданностью», — сказал Падаячи. Этот человек, которому сейчас слегка за пятьдесят, получил образование в Университете Джонса Хопкинса в Балтиморе. И он знал, что тогда среди экономистов США — даже сторонников свободного рынка из их числа — мысль о независимости центрального банка казалась маргинальной идеей. Ее проповедовали лишь немногочисленные идеологи чикагской школы, которые верили, что центральные банки должны стать подобием суверенной республики, защищенной от влияния избранных голосованием законодателей.

Для Падаячи и его коллег, по убеждению которых монетарная политика должна была служить в новом правительстве его «великим целям — поддерживать рост, занятость и перераспределение», позиция АНК представлялась безумной: «Никакого независимого центрального банка в Южной Африке быть не должно!»

Падаячи с коллегой всю ночь трудились над запиской, которая содержала нужные команде переговорщиков аргументы для противостояния этой уловке Национальной партии. Если центральный банк (в Южной Африке он называется Резервным банком) будет работать независимо от правительства, он будет помехой для АНК на пути осуществления обещаний Хартии свободы. Кроме того, если центральный банк не будет отчитываться перед правительством АНК, то перед кем именно он будет отчитываться? Перед фондовой биржей Йоханнесбурга? Очевидно, Национальная партия искала запасной путь для сохранения власти после поражения на выборах — и этому следовало сопротивляться изо всех сил. «Они хотели удержать за собой все возможные позиции, — вспоминал Падаячи. — Это, без сомнения, предполагала их программа».

Утром Падаячи отправил записку по факсу и затем ничего не слышал о ее судьбе несколько недель. «Наконец, потом, когда мы спросили, что же произошло, нам ответили: "Ну, в этом пункте мы пошли на уступку"». Центральный банк стал автономной организацией в южноафриканском государстве, а его независимый статус был отражен в конституции, но это еще не все: его возглавил тот же самый человек, Крис Сталс, который руководил этим банком в эпоху апартеида. И АНК сделал уступку не только в вопросе о центральном банке: Дерек Кейс, белый министр финансов в период апартеида, также остался на прежнем посту — подобным образом министр финансов и глава центрального банка в Аргентине времен диктатуры умудрились снова занять эти места при демократическом правлении. Газета New York Times торжественно называла Кейса «одним из важнейших в стране апостолов благоприятного для бизнеса правительства, сокращающего свои расходы».

Как вспоминает Падаячи, до того момента «мы еще сохраняли надежду, потому что, мой Бог, это была революционная битва; должно же из этого было выйти хоть что-нибудь». Но когда он узнал, что центральным банком и казначейством будут управлять старые вожди времен апартеида, это означало, что «с точки зрения экономических преобразований все потеряно». Я спросила, понимали ли, по его мнению, участники переговоров, что они потеряли. Задумавшись, он ответил: «Откровенно говоря, не понимали». Это была для них просто торговля: «На переговорах что-то приходится заплатить. Я вам дам это, а вы мне дадите то».

Падаячи думает, что произошедшее не было настоящим предательством со стороны лидеров АНК, просто их обвели вокруг пальца по ряду вопросов, которые на тот момент казались второстепенными, а на самом деле стали непреодолимой преградой на пути освобождения Южной Африки.

В этих переговорах АНК попал в ловушку иного рода — в сеть хитроумно составленных правил и законов, сплетенную для того, чтобы ограничить власть избранных политиков и связать им руки. Пока этой сетью опутывали страну, ее почти никто не замечал, но когда новое правительство пришло к власти и захотело дать своим избирателям те реальные блага, которых они ожидали и за которые проголосовали, сеть оказалась тугой, и администрация почувствовала себя связанной по рукам и ногам. Патрик Бонд, работавший советником по экономике в кабинете Манделы в первые годы правления АНК, вспоминает тогдашнюю горькую шутку: «Ну вот, у нас есть государство, но где же власть?» И когда новое правительство попыталось воплотить в жизнь обещания Хартии свободы, оно увидело, что власть принадлежит кому-то другому.

Необходимо перераспределить землю? Это неосуществимо — в последний момент команда переговорщиков согласилась добавить к новой конституции положение о защите любой частной собственности, из-за чего земельная реформа оказалась просто невозможной. Надо создать рабочие места для миллионов безработных? Не получится — сотни фабрик готовы закрыться, потому что АНК договорился с GATT, предтечей Всемирной торговой организации (ВТО), и теперь закон запрещает субсидировать автомобилестроительные заводы и текстильные фабрики. Надо раздавать бесплатные лекарства против СПИДа в районах, где это заболевание распространяется с ужасающей скоростью? Это нарушает право интеллектуальной собственности ВТО, организации, в которую АНК вступил без дискуссий, поскольку она была преемницей GATT. Нужно найти деньги на строительство новых и лучших домов для бедных и провести электричество в некоторые районы? Просим прощения — бюджет пошел на уплату огромных долгов, принятых без споров у правительства времен апартеида. Тогда стоит напечатать больше денег? Это необходимо обсудить с главой центрального банка, который там сидел еще при апартеиде. Дать всем воду бесплатно? Вряд ли это получится. Всемирный банк и его многочисленные представители в Южной Африке: экономисты, исследователи и инструкторы (рекламирующие себя как «банк знаний») — предпочитают устанавливать партнерские отношения с частным сектором. Ввести контроль над валютой, чтобы предотвратить дикие махинации? Это нарушает условия сделки на 850 миллионов долларов с МВФ, подписанной как раз накануне выборов. Поднять минимальную заработную плату, чтобы сгладить резкое неравенство в доходах? Никоим образом. Условия сделки с МВФ включают «сдерживание роста заработной платы». И не стоит даже думать о несоблюдении этих обязательств — любой подобный ход будет рассматриваться как опасный признак ненадежности страны, отсутствия ориентации на «преобразования», отсутствия «системы, основанной на законах». А это в свою очередь повлечет за собой падение стоимости местной валюты, ограничение иностранной помощи и вывоз капитала за границу. Итак, оказалось, что Южная Африка свободна, но одновременно в плену; каждый пункт юридически изощренных условий был одной из ячеек сети, которая опутывала по рукам и ногам новое правительство.

Активист Рассул Снимай, долгие годы боровшийся против апартеида, описывал эту ловушку такими горькими словами: «Они нас никак не освободили. Они просто сняли оковы с нашей шеи и наложили их нам на ноги». Известная южноафриканская правозащитница Ясмин Соока сказала мне, что этот переход «был сделкой, где нам сказали: "Мы сохраним за собой все, а вы [АНК] будете для видимости править. .. Берите себе политическую власть, можете делать вид, что всем управляете, но настоящее управление будет исходить не от вас"». Это был процесс инфантилизации, типичный для стран в так называемом состоянии перехода, — в результате новые правительства получают ключи от дома, но им не доверяют шифр сейфа.

Среди прочего я хотела понять, каким образом после столь героической борьбы за свободу такое могло случиться. Не только каким образом лидеры освободительного движения уступили на экономическом фронте, но и как социальная основа АНК — люди, которые уже принесли такие великие жертвы, — позволили своим лидерам это совершить. Почему низовые члены движения не потребовали от АНК, чтобы тот хранил верность Хартии свободы, почему они не восстали против тех уступок?