Созвездие Стрельца - Анна Берсенева

Она говорила отчетливо и последовательно – наверное, подготовила эту речь заранее. Даже тезисы написала, может. Но какая разница? Подготовленные или импровизированные, ее слова были предельно понятны.

В Лиссабон Андрей не полетел. Смысла в этом не было. Не потому, что там не было денег, на которые он рассчитывал, их ведь и в Москве теперь не было.

Не было вектора, стимула, мотива – да, именно смысла. Смысла жизни, как в школе объясняли, когда проходили про князя Андрея и Пьера Безухова. Тогда он пропускал это мимо ушей как не имеющее отношения к его жизни. А теперь вот вышло, что отношение имеется.

Он распаковал чемодан только через три дня, когда ему понадобилась бритва. Бритва же понадобилась только потому, что маме стало плохо с сердцем, и она попросила его не встречать врачей «Скорой» в непотребном виде.

Весь следующий год эта длящаяся медицинская необходимость оставалась единственной, по которой он брал бритву в руки каждое утро.

Подъехав к дому, Андрей сообразил, что не завершил парковку, когда уезжал с Тверского бульвара. Злясь на себя – с чего вдруг такая рассеянность? – достал айфон, остановил оплату. Разозлился теперь уже на то, что мог разозлиться из-за напрасно улетевшей сотни. В общем-то злость его была объяснима: при маминой болезни, которую никто не собирался лечить бесплатно, деньги тратились быстро, так что на операцию в Израиле их осталось впритык. Средств на собственное дело он не имел, и было понятно, что может рассчитывать только на наемную работу. Но наемную работу не начнешь с отпуска на неопределенное время, потому что тебе надо везти мать на операцию. Так что и наемной работы пока не было тоже.

Но парковочные деньги, вылетевшие зря, никаких проблем все равно не решили бы. Значит, злится только потому, что портится характер.

– К обеду как раз, Андрюша, – сказала мама, когда он вошел в квартиру. – Я шанежек напекла, горячие.

– Мама! – рассердился он. – Какие шанежки? Нельзя перегружаться, сказали же. А ты у плиты часами топчешься!

– Не сердись, – расстроенно сказала она. – Ты же их когда-то любил, я и напекла. С супом поешь, тебе нужно, не то гастрит наживешь.

«Совсем в руках себя держать разучился», – подумал Андрей.

Ему стало стыдно. Зачем ее расстраивать? Все равно ей не объяснишь, что ему безразлично, шанежки или гамбургер из «Макдоналдса». Или просто кусок хлеба.

– Ты совсем не изменился, Андрюша, – глядя, как он ест, сказала мама. – И в детстве такой был.

– Какой – такой? – пожал плечами он.

– Ответственный.

Андрей поневоле улыбнулся. Не очень ему было весело, но он не мог сдержаться, когда слышал наивности такого рода.

– Вот оттого и мучаешься теперь со мной, – вздохнула она.

Он махнул рукой. Всю жизнь, считай, прожил отдельно от нее и отвык от подобных умозаключений.

«Привязанность, влеченье, прелесть».

Он думал об этом все время, пока ел суп с шанежками.

– Добавки налить? – спросила мама.

– Зачем? – не понял он.

– Так ведь над пустой тарелкой сидишь.

– А!.. Нет, мам, спасибо. Я наелся.

Он ушел к себе, лег навзничь на кровать. Хорошо, что два года назад купил двухкомнатную квартиру, хотя мама причитала, что ей и одной комнатки хватит. Тогда исходил лишь из того, что к ней будут приезжать томские подружки, и нечего им тесниться на раскладушках. А вышло, что себе обеспечил возможность уединения. Сейчас оно было необходимо, чтобы максимально сосредоточиться на том, что стало для него вдруг предельно важным.

«Кроме работы, что нас связывало с Линой? – думал он, глядя на обои в синеньких цветочках; это мама выбрала такие, когда он делал здесь для нее ремонт. – Секс, драйв, азарт. Уважение. Неплохой, в общем, набор. Меня все это устраивало. Более чем. Но оказалось, что все это ничего не значит. А что, значит?»

Андрей не понимал, значит ли что-нибудь то, о чем он думает сегодня так неотступно, – привязанность, влеченье, прелесть… Может быть, и это непрочно. Может быть также, что ему вообще только кажется, будто он все это чувствует. К кому?.. К постороннему человеку, которого видел три раза в жизни!

Но стоило ему так подумать, как он увидел этого человека перед собою яснее, чем наяву. Лицо ее увидел прямо посреди цветочков на обоях. И увидел, как такой же, до смешного трогательный цветок трепещет между ее ключицами от дыхания, от слов: «Это бесчеловечно. А значит, неправильно».

Прелесть ее дыхания, ее слов, всего ее ясного облика была так сильна, что у него закружилась голова.

Влечение его к ней было таким, какого он не знал прежде. Не сильнее или слабее, чем он знал прежде, а совершенно другим оно было.

Привязанность он чувствовал так непреложно, как будто имел случай проверить эту привязанность не по третьей встрече, а по бесконечному множеству встреч и проведенных вместе дней.

И почему, собственно, их не может быть бесконечное множество? Что удерживает его от того, чтобы это стало так? Разочарование, опаска? Да что ж за мелкая, ничтожная чушь!

Андрей рывком поднялся с кровати и вышел из комнаты.

– Тамара Васильевна, вы прекрасно понимаете, почему написать об этом должны именно вы.

В глазах Солнцева не было ни капли жизни. Ни капли, ни тени. Одно только знание: жизнь гнусна, люди подлецы, это следует принимать как данность и извлекать из этого пользу для себя.

Это было для Тамары так очевидно, как если бы он проговорил все это вслух. Она видела нечто подобное в таком количестве глаз, в которые ей приходилось смотреть, что распознавала это, с позволения сказать, жизненное кредо с первого взгляда.

– Не понимаю, – сказала она. – То, что вы хотите получить, легко, а главное, с большим удовольствием напишет кто угодно. Пошлите девушку Лесю, не знаю ее фамилии. Из отдела репортажа.

Она ехала сегодня с Лесей в лифте. Та уже не плакала, а смотрела с открытой неприязнью, и длинные белесые волосы не падали ей на лицо, а были туго стянуты розовенькой резинкой на затылке, поэтому Тамара имела возможность лицо ее рассмотреть. И даже представить, каким оно будет, когда время смоет с него естественное обаяние молодости и полностью обнажит его суть. Впрочем, к тому времени Леся скорее всего приобретет возможность дорого ухаживать за собой, и ее мизерность будет замаскирована уже не молодостью, а наведенным лоском.

– Кто угодно не нужен. Нужны вы, – сказал Солнцев. И добавил: – Не завидуйте девушке Лесе. Каждому свое.

– Забыли, где это было написано? – поинтересовалась Тамара.

– Помню, – усмехнулся Солнцев. – В наши с вами времена в средней школе еще давали образование. А ведь во многом авторы этой надписи были правы, не находите?