Павел Чжан и прочие речные твари - Вера Богданова

В автобусе он сел у прохода, подальше от окна и от Амура, над которым они поедут на опасной высоте. Чемодан забросил на багажную полку, рюкзак поставил под ноги и оглядел пахнущий чистящим средством салон. Что, если тело уже нашли, и завели дело, думал Павел, пока автобус пробирался по улицам к мосту. Что, если на том берегу его скрутят и первым же рейсом отправят обратно в Москву?

Но на китайской стороне Павла ждали лишь толпы туристов. В вип-зале очередь двигалась чуть быстрее, и Павел встал в нее. Переплатив в четыре раза и пройдя таможню, он вышел на площадь, где с нетерпением ожидали помогайки с тележками, гиды с досками, на которые были наклеены фото достопримечательностей, лоточники с едой и зазывалы. Поодаль выстроились автобусы и такси. Люди покидали здание поодиночке, как пчёлы вылетают из летка, рассаживались по машинам, кто-то шел по обочине пешком, с грохотом катя чемоданы за собой.

Павел пошел вдоль здания таможни, сверяясь с ориентирами, которые ему выслали в письме. Отбился от таксистов и помогаек, обещавших тут же найти ему лучший отель, магазин и ресторан – «хорошие знаю, скажи, чего хочешь?». Павел на китайском популярно объяснил, чего, и помогайки растворились. Отыскав нужный автобус, оказавшийся тонированной маршруткой, он показал документы хмурому водиле. Водила их проверил, чиркнул пальцем по планшету и велел садиться. Внутри ждали еще пятеро: двое русских, трое, похоже, из Средней Азии. Несмотря на осеннюю прохладу, в салоне вовсю дул кондиционер, и Павел застегнул куртку под самый нос.

Маршрутка постепенно наполнялась. Рядом с Павлом сел крепкий парень с лицом, покрытым ямками угревой сыпи и оттого будто поеденным червем. На лбу под волосами краснело что-то, как синяк. Павел не сразу понял, что это родимое пятно.

Сосед радостно заговорил с ним по-казахски, но, сообразив, что Павел ни черта не понимает, спросил уже на ломаном китайском:

– Ты откуда?

Павел ответил, хоть и не желал ни с кем знакомиться. Сосед обрадовался, тут же перешел на русский. Звали его Елжан, родом он был из Алма-Аты, долгое время работал в Хабаровске, в китайской фирме, потом решил переехать в Китай.

– Жены нет, детей нет, чего не попытаться? Мамка, правда, осталась в Алматы, но за ней там присмотрят, я звонить буду, деньги присылать. Я ей звоню сегодня перед отъездом, говорю, мам, давай ко мне приедешь, будешь тут как сыр в масле кататься, а она: не надо мне ничего, ты купи жилье и жену найди, а то ходишь как… – и Елжан сказал что-то на казахском.

Своими широко посаженными глазами и носом-картошкой он походил на одного актера, громилу-весельчака, звезду китайского интернета. Елжан, похоже, об этом сходстве знал и вовсю им пользовался, заимствовав гримасы и манеру говорить. Еще он был утомительно болтлив, казалось, Павел ему требовался лишь в качестве свободных ушей, и из-за этого хотелось пересесть. Но в автобус вернулся водитель, зажегся свет, включилось радио. У входа сел полицейский, придерживая автомат. Увидев оружие, все, и даже Елжан, мигом затихли.

Они пересекли украшенный железными цветами мост и въехали в Хэйхэ. Увиденное из окна разочаровывало Павла всё больше. Он представлял Китай совсем другим. Хэйхэ очень походил на Благовещенск, ну или другой не очень большой российский город. Серо-бежевый, малоэтажный, он закончился быстрее, чем новости по радио, и автобус поехал через промышленный пригород, между бетонными заборами. У одного из них, пятиметрового, с колючей проволокой под напряжением, он остановился. Над воротами висел плакат: «Школа адаптации и патриотического воспитания» – сортировочный центр иммигрантов в КНР.

На КПП у всех проверили документы, сканировали сетчатку глаз, сфотографировали, измерили рост и вес. Спросили о родственниках, Павел ответил честно, что круглый сирота и родни у него нет. Личные вещи и одежду забрали, заперли в камере хранения и обещали вернуть при выезде. Выдали одинаковые комбинезоны, сапоги и куртки. Потом прибывших по одному вызывали в медкабинет, где отщипнули микроскопический кусочек кожи. Сидя в кресле, Павел всё пытался отыскать взглядом чипы – не те пустышки, которые он видел на презентациях в «Диюе», а настоящие, «боевые» образцы. Уже новые или старые? В какой упаковке? Но на столах и за прозрачными дверцами шкафов были лишь пробирки, пластиковые поддоны, гирлянды одноразовых шприцев, флаконы с жидкостями и инструменты устрашающей формы, холодные даже на вид.

«Школа адаптации» начиналась с небольшого плаца, над которым развевались флаги КНР и САГ. Дальше выстроились корпуса – длинные приземистые коробки с глухими окнами, стерильные снаружи и внутри. Душ был один на весь этаж, работал по расписанию, и, как Павел выяснил потом, мыться было лучше перед отбоем, когда людей становилось меньше. В каждой комнате – спальные места для четверых и туалет за сдвижной створкой, будто в шкафу.

Павел занял верхнюю койку, запрыгнув на нее вперед Елжана. Оттуда, если лечь головой к окну, была видна дорожка между корпусами и тонированная будка охраны, рядом с которой прогуливались вооруженные солдаты. Женщин в учебном центре не было. «Их с детьми отвозят в другой город», – сказал Елжан. Откуда он обо всём знает, Павел спрашивать не стал, его это мало интересовало. Зато Павел интересовал Елжана очень сильно: не было и дня, чтобы он не заводил разговор о России и Павловой родне. Павел на всё отмалчивался, еще в детдоме привык не чесать попусту языком и уяснил: чем меньше о нем знали, тем было лучше.

К режиму Павел привык быстро, быстрее многих, хоть тот и был ему противен. В шесть часов подъем, завтрак, гимн и патриотические песни на плацу. Потом уроки китайского, история партии, небольшой отдых, обед (рис, иногда лапша, овощной суп без овощей), просмотр роликов, в которых вышагивали солдаты, гордо глядя вдаль, а красивые девушки, встреченные на улице, говорили о величии компартии. Потом снова китайский, история партии, народные песни и танцы. Танцевать Павел решительно не умел, никогда не пытался и не хотел, особенно под китайскую попсу, всё это очень напоминало детство и детдом, когда под Новый год или Восьмое марта их разбивали на пары и заставляли кружиться в актовом зале. Но здесь выхода не было: либо ты танцуешь как умеешь, либо минус тебе в дело и социальный рейтинг.

Столовая тоже была до ужаса знакома. Павел вставал в очередь, повара с непроницаемыми лицами каменных божков у храма стряхивали еду с половника, обычно рис с добавками, и тот тяжелым шматком падал в миску. Павел ел это с трудом, стараясь не чувствовать вкуса, вообще не присматриваясь к тому, что он отправлял в себя. На такой диете он быстро исхудал, растерял остатки мышц. Спасали мысли о том, что ждет его в Пекине. О шашлычках на бамбуковых палочках, об интересных задачах, которыми его нагрузят в офисе, и он наконец перестанет испытывать информационный голод, скуку, изматывающую и сводящую его с ума.

Лишь побыв без планшета и арок, Павел понял Сониных подопечных из «Благих сердец». Он ощущал себя голым и немым, а мир вокруг превратился в пустое безмолвное пространство, в череду бесконечных часов, заполненных лекциями и уроками китайского, которые Павлу совершенно не были нужны. От этого всего хотелось заорать, вскочить с места и выбежать из класса вон, прорваться через КПП и охрану с калашами, и даже переплыть Амур.