Стать Джоанной Морриган - Кейтлин Моран

– Блин, конечно!

Хотя все во мне кричит: «Нет! Я не хочу слушать ваши новые песни. Я себя чувствую как-то странно. Не могу оторвать голову от стола. Я излучаю сигналы легкого недомогания. С тем же успехом ты мог бы спросить, не хочу ли я сесть в твою новую лодку и уплыть вдаль по Морю чернил».

Эл вставляет кассету в магнитофон, и я слушаю свою первую в жизни «сырую» демку рок-группы.

Теперь я понимаю, почему рабочие демозаписи никогда не выпускают в продажу. Если бы я писала рецензию на этот альбом, вся рецензия состояла бы из одной фразы: «Бессвязная, невнятная, недоделанная хрень». Такие записи губят всю магию – как будто тебе показали трубу, по которой кролик сбегает под сцену из шляпы фокусника.

– Да, это… действительно что-то новенькое, – говорю я, цитируя Крисси. Однажды я у него спросила, что он думает по поводу моей манеры танцевать, и именно так он мне и ответил.

Запись играет. Эл глядит на меня в упор – и лишь иногда мечтательно закрывает глаза на отдельных, особо кошмарных фрагментах.

– Здесь мы пустим кларнеты, – говорит он.

Или:

– Здесь надо будет подправить баланс – Стив слишком резко лупил по клавишам.

Я себя чувствую странно.

Мне очень не нравятся мои внутренние ощущения.

Все начинается с легкого жжения. Это вполне объяснимо, если учесть, что у меня там все разворочено. Во мне побывал член рекордных объемов. За последние три часа я приняла в себя как минимум полмили члена. По сути, я пропоролась всю дорогу до вокзала и обратно. Половину автобусного маршрута.

Но по прошествии получаса это жжение переходит в весьма ощутимый болезненный жар – судя по ощущениям, у меня внутри началась война.

Я вспоминаю картинки из исторических книг. Замки в осаде. Собственно, так я себя и ощущаю. Враги штурмуют меня изнутри, и все защитные сооружения рушатся на глазах. Перепуганные крестьяне льют кипящее масло с крепостных валов. Домашний скот мечется в панике. Кони ржут и встают на дыбы. Принцессы спасаются бегством по потайному подземному ходу – их высокие остроконечные шляпы вонзаются мне в уретру. Вопли доносятся отовсюду.

Эл замечает, что я периодически выпадаю из разговора. Меня отвлекают срочные телеграммы от паникующего мочевого пузыря.

– С тобой все в порядке? – все-таки интересуется Эл и выключает кассету.

– Так точно, в порядке, – рапортую я бравым голосом. – Просто хочу в туалет.

Я сижу на унитазе. Прямо напротив – большое зеркало. Впервые в жизни я вижу себя восседающей на унитазе. Хотя я всегда рада узнать что-то новое, зрелище, надо признать, не особенно эротичное. Я бы даже сказала, неэстетичное. Имея возможность понаблюдать, как я горблюсь в процессе, я делаю мысленную пометку на будущее: «Не надейся найти полового партнера, сидя в сортире. Ты бы точно не пользовалась успехом в общественных туалетах Древнего Рима».

Я пытаюсь пописать и вижу в зеркале, как мое лицо искажается во внезапной агонии. НУ ЗДРАСТЕ. Эта моча состоит целиком из кипящего яда. Из кипящего яда, миллиона лилипутских стрел и бешено крутящейся вертушки, сделанной из острых зубов самого сатаны. Что происходит? Откуда такая боль?

Я еще недостаточно опытна в сексе, чтобы знать наверняка. Может быть, это и есть «посткоитальное состояние». Я всегда думала, что оно предполагает некую блаженную вялость и даже сонливость, но, может быть, на самом деле оно состоит в ощущении, что у тебя во влагалище горит костер, сложенный из колющих и режущих предметов. Да, наверное. Я не знаю.

Возвращаюсь на кухню и осторожно сажусь на стул. Я долго думала и, кажется, поняла.

– Мне кажется, – говорю я задумчиво и, надеюсь, авторитетно, – у меня цистит.

– Господи! – восклицает Эл, явно встревоженный. – Вот же блин!

Пауза.

– А что это?

– У моей мамы тоже цистит. – Я вздыхаю. – Она мне все рассказала.

Я себя чувствую юным оборотнем-подростком, который впервые в жизни пытается объяснить сверстникам наследственную природу ликантропии – наутро после кошмарной ночи, когда что-то страшное приключилось с полной луной и соседским котом. «Это наше семейное, – говорит он. – Передается по маминой линии». И у него изо рта по-прежнему свисает ошейник с маленьким колокольчиком и металлическим диском с надписью «Пушок».

Я говорю:

– Очень больно ходить в туалет. По маленькому.

У Эла лицо человека, пытающегося осмыслить новую, странно тревожную информацию.

– Ну… это же не так страшно? – говорит он, явно подсчитывая в уме, сколько времени в день у него занимает мочеиспускание, и приходя к выводу «в общей сложности меньше десяти минут».

– Но в туалет хочется постоянно, – уточняю я. – На самом деле… прошу прощения.

Я снова мчусь в туалет и сажусь на холодный унитаз.

Несмотря на отчаянное давление в мочевом пузыре, я выдавливаю из себя всего чайную ложку – судя по ощущениям – шелковичного варенья, нагретого до тысячи градусов Цельсия. Благодаря зеркалу я теперь знаю, как выгляжу, когда писаю вареньем, нагретым до тысячи градусов Цельсия. Ответ: с красной рожей и очень несчастная.

Из-за двери доносится голос Эла:

– Я могу чем-то помочь?

– Можешь войти, – говорю я ему. – Буквально три часа назад мы с тобой предавались разврату так рьяно, что ты чуть не сбросил меня с кровати. Время стесняться прошло.

Он открывает дверь и неуверенно топчется на пороге. Зеркало отъезжает в сторону, но я все равно вижу свои полные слез глаза над полотенцем, которое я кусаю, чтобы не заорать. Как на ранней стадии родов.

– Вот дерьмо, – говорит он беспомощно.

– Скорее, моча, – говорю я, как Оскар, блядь, Уайльд.

– Э… Что-то тебе совсем худо, – говорит Эл, нервно сжимая дверную ручку. – А этот цистит… у меня теперь тоже? Это передается половым путем? Типа как мандавошки? Ты не подумай, я не напрягаюсь. Они у меня уже были.

О боже. Крошечные мандавошки на этом унитазе. Сегодня определенно не лучший день.

– Нет, Эл, – говорю я. – Цистит не передается половым путем. Это внутреннее воспаление.

Эл с облегчением вздыхает, хотя надо отдать ему должное – он старается не слишком явно показывать свою радость.

– Тебе что-нибудь принести?

Я пытаюсь вспомнить, чем лечится мама.

– Кодеин и клюквенный сок, – говорю я. – Это первое средство от цистита. Кодеин. И клюквенный сок.

Он хватает с комода ключи и бумажник.

– Ладно, ты тут держись и ни с кем не водись. Я вернусь через десять минут, – говорит он и уходит. Я слышу, как хлопает входная дверь.

Я выжимаю из себя еще семь капель – каждая словно горящий уголек – и, теперь, оставшись в доме одна, позволяю себе громко застонать от боли.