Правда и ложь в истории великих открытий - Джон Уоллер

Вскоре после приезда Флеминга «Британский медицинский журнал» (British Medical Journal) опубликовал редакционную статью о пенициллине, в которой, обозначив первоначальное открытие Флеминга, авторы утверждали, что истинный клинический потенциал плесени впервые был понят командой Флори. Флеминг был взбешен. Он тут же подготовил опровержение, где цитировал свои статьи, настаивая на том, что всегда верил в медицинское будущее пенициллина. Так, например, он приводил цитату из статьи, опубликованной в «Британском стоматологическом журнале» (British Dental Journal) в 1931 году: «Вполне вероятно, что пенициллин или аналогичные природные вещества будут использоваться для лечения септических ран». Завершая письмо, Флеминг писал, что оксфордская группа имеет большие достижения, и они «позволили провести клинические испытания, являющиеся еще одним обоснованием предложений, которые я сделал как минимум десять лет назад». Так выглядит общепринятая картина тех событий. Остается лишь ответить на вопрос: а как было на самом деле?

«ВРЕМЯ НЕУДАЧ И ОДИНОЧЕСТВА»

Представить вклад Флеминга без излишнего пафоса нужно не только для того, чтобы отдать должное команде Флори. Другой причиной является факт, ставший камнем преткновения для многих биографов Флеминга. Многие соглашались с мнением своего героя о том, что исследования Флори были естественным продолжением работы, которую Флеминг вел с 1928 по 1929 год в больнице Святой Марии. Стоя на такой позиции, требовалось как-то объяснить два очень неудобных факта.

Во-первых, вместо того чтобы с энтузиазмом продолжить работу над случайным открытием, сделанным в 1929 году, Флеминг почему-то вообще прекратил исследования пенициллина всего через несколько месяцев после своего первого озарения. Странно и то, что Александр Флеминг никогда не проверял эффективность пенициллина на животных, зараженных болезнетворными бактериями. Если врач-исследователь думает, что некое соединение может оказаться полезным для медицины, он наверняка введет его животному, а затем заразит его микробами. Когда животные в достаточном количестве начинают выздоравливать, опыты переносят на людей. То, что Флеминг не проводил такие опыты, а группа Флори проводила, хотя они знали не больше, чем сам Флеминг в 1929 году, имеет первостепенное значение. Да, Флеминг случайно натолкнулся на чрезвычайно полезную плесень, но значение этого акта нельзя сравнивать с полным осознанием ее терапевтического потенциала. Более того, то, что он не проводил опыты с животными, говорит как раз об обратном.

Как его биографы сумели обойти этот факт? Из их рассказа непонятно, какие такие очень большие трудности вставали перед Флемингом в течение целых 12 лет — с 1929 по 1941 год, помешавшие ему сделать следующие шаги в исследовании пенициллина. Такие заголовки глав, как «Зло ожидания» (Лоренц Людовичи) и «Годы неудач и одиночества» (Стенли Хьюз), говорят о попытках представить эти годы как время неустанных трудов по созданию чуда-лекарства, сопровождавшихся техническими неудачами, непониманием и обструкционизмом. Часто пишут о том, что Флеминг был отстранен от последующей разработки пенициллина из-за своей природной скромности и застенчивости. Даже осознавая, что он открыл нечто очень важное, Флеминг не сумел продолжить выполнение своей гуманной миссии, поскольку никто его морально не поддержал. Однако это совершенно неверно. В 1930–1940-х годах Флеминг опубликовал 27 статей различной величины, в которых легко мог бы указать на большой терапевтический потенциал пенициллина, если считал бы необходимым. Однако на самом деле он лишь слегка касался этого вопроса. В прочитанной им в 1931 году лекции под названием «Внутривенное введение бактерицидов» он даже не упомянул о пенициллине, а не то что пообещал ему великое будущее в лечении инфекционных заболеваний.

После 1929 года Флеминг лишь однажды вспомнил про пенициллин, при этом контекст не имел никакого отношения к лечению внутренних заболеваний. Как стало ясно из его письма в «Британский медицинский журнал», в 1931 году он рассказал читателям одного стоматологического журнала о том, что пенициллин «вполне вероятно, станет использоваться в лечении септических ран».

Несмотря на утверждения некоторых биографов, личная скромность Флеминга никак не объясняет редкие упоминания пенициллина в его работах. Если человек действительно страдает от такого недостатка, то публикация — идеальное средство для ознакомления общественности с новыми идеями. Однако Флеминг не воспользовался возможностями, которые предоставляют профессиональные журналы. Это заставляет думать, что он к тому времени уже сказал про пенициллин все, что мог, хотя сказал он очень мало. Как бы там ни было, но если даже Флеминг был неразговорчивым, то застенчивым его назвать уж никак нельзя. Человек, который редко упускал возможность публично заявить о своей работе, играл в женском платье в любительских спектаклях, позволял десяткам обожателей целовать его одежды во время вручения почетного звания в Испании, вряд ли умолчал бы о своем научном открытии первостепенной важности. Другими словами, не стоит предполагать, что Флеминг никого не посвящал в свое отношение к пенициллину по причине врожденной застенчивости.

Другая стратегия, которой придерживаются его сторонники, заключается в том, что ему приписывают неуверенность, возникшую из-за близорукой враждебности к нему его современников. Один из биографов, Андре Моруа, написал, как Флеминг объявил об открытии пенициллина в 1929 году, выступая в лондонском Медицинском научно-исследовательском клубе, но в ответ увидел только скучающие равнодушные взгляды, и «ледяная реакция на то, что он считал делом огромной важности, обескуражила его». При всем сходстве с ситуацией, в которой оказался Грегор Мендель, выступавший в лекционном зале Брно, было одно очевидное отличие: Флеминг совсем не умел говорить перед большой аудиторией. Однако тогда он не сумел донести свои мысли до слушателей не потому, что был плохим оратором, а потому, что даже словом не обмолвился о терапевтическом значении своего открытия.

Еще одной попыткой объяснить «одиночество» Флеминга в эти годы можно назвать обвинения в адрес Алмрота Райта, начальника Флеминга в больнице Святой Марии: он якобы препятствовал работам по пенициллиновой тематике. «Все врожденные инстинкты Райта противились идее пенициллина», — написал один из биографов. Но такое утверждение не имеет под собой никаких оснований. Хотя Райт в целом весьма скептически относился к возможности использовать антисептики для лечения внутренних инфекций, однако в середине 30-х годов он оказывал всяческую поддержку Флемингу в его экспериментах с самым большим до внедрения пенициллина достижением фармакохимии — созданными в Германии сульфаниламидами. Не стоит забывать и то, что к 1930 году Райт уже был очень старым человеком; в то время ему больше нравилось заниматься философскими теориями, чем строить козни молодому коллеге. Тем не менее и это правда, когда Флеминг обсуждал терапевтический потенциал пенициллина с клиницистами больницы Святой Марии, то какой-либо заинтересованности в проведении клинических испытаний он не нашел. Однако глупо ожидать иной реакции от врачей, которые привыкли лечить людей совершенно определенным образом и для которых такие испытания означали бы коренное переучивание. Тем не менее, если бы Флеминг приложил побольше усилий, он наверняка бы добился своего. Главное заключается в том, что он даже не пытался. Почему?