Две сестры - Эйлин Гудж

— Все зависит от размера метеора, — заметила Керри-Энн. Линдсей метнула на нее очередной колючий взгляд, и Керри-Энн поспешила добавить: — Разве у нас с тобой случилось не то же самое? В некотором роде я свалилась тебе на голову, как тот самый метеор.

— Это совсем другое. Ты — член моей семьи.

— Да, но ты меня совсем не знала. И, будем откровенны, я оказалась не такой, какой ты меня представляла. Но ты все равно дала мне шанс. Это говорит кое о чем, нет?

— Да… о том, что я не собиралась отказываться от собственной сестры. Это — не одно и то же.

От слов сестры на душе у Керри-Энн потеплело. Но значило ли это, что Линдсей понемногу начинала принимать ее такой, какая она есть?

— Может, это и не совсем одно и то же, но я хочу сказать, что надо больше доверять своим инстинктам. Да-да, знаю, иногда они могут завести тебя в такие дебри, что только держись, — как обыкновенно случалось с ней самой, — но и чрезмерные умствования тоже до добра не доведут.

— Ладно, пока нет смысла говорить об этом. Решение мне предстоит принять не сегодня. — Линдсей расправила плечи и встала. — А ты и вправду выглядишь классно, — заключила она, окинув Керри-Энн одобрительным взглядом. — Я рада, что ты остановилась на этом наряде.

Правда, это было не то, что выбрала Линдсей, когда они в начале недели отправились по магазинам, — женский брючный костюм, в котором Керри-Энн казалась себе монахиней в мирской одежде. Она остановила свой выбор на платье в горошек, с большим запахом, которое подчеркивало достоинства ее фигуры, не выставляя их напоказ чересчур откровенно.

— Ты не шутишь? — не поверила Керри-Энн.

Линдсей улыбнулась.

— Да, я действительно так думаю. — Протянув руку, она поправила выбившийся локон сестры. — Кроме того, мне кажется, что такой естественный цвет волос идет тебе намного больше, чем розовый.

Вчера, с помощью мисс Хони, Керри-Энн выкрасила волосы, убрав следы розового мелирования. Правда, кое-где розоватый оттенок еще можно было заметить, но только если присмотреться. Теперь она понимала, что не стоит демонстрировать судье непокорного ребенка, который до сих пор жил у нее внутри. Да и сделать это оказалось не так трудно, как бросить курить, — из-за этого она до сих мучилась, хотя ей здорово помогали никотиновые пластыри. Теперь Керри-Энн все чаще задумывалась над тем, а такие ли уж они разные с сестрой, если как следует разобраться?

Керри-Энн последний раз окинула себя взглядом в зеркале, разгладила обеими руками подол платья и сбрызнула волосы лаком для укладки. «Придется смириться с тем, что есть, потому что больше ничего нельзя сделать». Но вслух она произнесла:

— Полагаю, пора ехать. Нам предстоит долгий путь, а мне ни в коем случае нельзя опаздывать.

В суде ее ждали только к трем часам пополудни, но поездка на машине до Сент-Луиса-Обиспо занимала почти четыре часа, и она хотела иметь запас времени на случай пробок на дороге или проколотой шины. Это люди типа Линдсей могут позволить себе роскошь опоздать на судебное заседание — на их репутации это не сказалось бы, — но Керри-Энн лишилась этой привилегии одновременно с потерей дочери.

Линдсей наверняка понимала, что, даже если они проколют колесо, то шести часов им хватит за глаза, чтобы доехать до места, но она ограничилась тем, что сказала:

— Раз так, едем. Позови мисс Хони, пока я подгоню машину, хорошо? Встретимся у входа.

* * *

Программа «Двенадцать шагов» научила Керри-Энн не молиться о чем-либо конкретном. Молитва, говорилось в Большой книге, — это не список пожеланий на Рождество. Следовало молиться о том, чтобы как следует прожить наступающий день, а остальное предоставить высшим силам. Нельзя сказать, впрочем, что она знала или хотя бы подозревала, что представляют собой высшие силы. Взрослея и кочуя из одной приемной семьи в другую, она точно так же перебирала и религии — католицизм, протестантство, баптизм, иудаизм, пятидесятничество, — пока наконец, в возрасте тринадцати лет, у нее в голове не образовалась совершеннейшая каша из всевозможных постулатов, единственный общий смысл которых заключался в том, что она должна покориться. И только когда она присоединилась к программе «Двенадцать шагов», у нее появилось новое представление о вере. В голове у Керри-Энн часто звучали слова одного из «старожилов», нечесаного и неряшливого бывшего заключенного, Большого Эдда:

— Это необязательно должен быть Иисус Христос. Это может быть кто угодно — Бог, Мохаммед, Будда или даже этот чертов Рон Л. Хаббард[63]. Да хоть вон та дверная ручка! Но вся фишка в том, — продолжал Большой Эд, — что ты молишься себе, точнее, той части себя, которая помогла тебе стать тем, кто ты есть сейчас, и удерживает тебя на избранном пути. И кто может отрицать, что к этому приложил руку сам Господь Бог?

Словом, Керри-Энн молилась. Она пыталась не конкретизировать свои мольбы, но стоило ей сесть и сложить в молитвенном жесте руки перед грудью, как перед ее мысленным взором вставал образ ее маленькой доченьки. Она знала, что не может полагаться на одну только высшую силу. Каким-то образом она должна доказать судье, что заслуживает второго шанса. Ведь теперь, из-за вмешательства Бартольдов, ставки оказались запредельно высоки. Даже надев строгую одежду и стараясь говорить правильно, она все равно не могла соперничать с тем, что предлагали Белле они, со своим элитным образованием и успешной карьерой, замечательным дорогим домом и положением в обществе. Кроме того, они были темнокожими. Керри-Энн знала, что судьи предпочитают отдавать детей приемным родителям той же этнической группы. И это правило могло сработать и в данном случае.

А что могла предложить она? Только свои памятные значки — «90 дней» и «Шесть месяцев без наркотиков», которыми ее наградили в Обществе анонимных наркоманов. У нее не было ни образования, ни карьеры, ни заслуживающих упоминания сбережений, ни собственного дома, ни даже средства передвижения. Короче говоря, она была не в состоянии как следует воспитывать своего ребенка и хорошо заботиться о нем.

За исключением одного «но»…

— Кто бы что ни говорил, не забывай о том, что ты — мать Беллы, — напутствовал ее позавчера Олли, когда они прогуливались по берегу. — А дети должны жить со своими родителями.

При воспоминании об Олли на сердце у нее потеплело. В последние несколько недель он делал все, что было в его силах, чтобы отвлечь Керри-Энн от мыслей о приближающемся судебном процессе, и даже пошел на хитрость — все время угощал ее всякими вкусностями, так что она в шутку даже упрекнула его в том, что он кормит ее, словно на убой. Олли оказался мастером на разные выдумки. Как-то он отвез ее в парк Бордуок, что рядом с Санта-Крус, и там они катались на американских горках, визжа от страха и восторга, как парочка придурков, сбежавших из сумасшедшего дома. В другой раз он пригласил Керри-Энн в Биг-Бэйсин-Стейт-парк посмотреть на гигантские секвойи. А не далее как позавчера Олли угостил ее ужином в старомодной таверне, принадлежащей помешанному на кино чудику, в которой клиентам крутят старые черно-белые фильмы. В тот вечер они смотрели ленту 1940 года с Бет Дэвис в главной роли — она играла бессердечную роковую красотку и в конце концов получила свое: погибла в зрелищной автомобильной катастрофе. Остальные зрители порадовались такому финалу, но Керри-Энн не стала злорадствовать из-за столь страшного конца героини, пусть даже та заслуживала этого десять раз. Она знала, что жизнь — подлая штука и что ступить на скользкую дорожку очень легко, а вот сойти с нее — практически невозможно. Словом, она не считала себя вправе судить других.