Око за око - Евгений Санин

Казалось, народы и племена всего мира работают и существуют лишь для того, чтобы жили в избытке и неге великие Афины, чтобы жители этого богатейшего города всегда видели голубое небо, чистое от дротиков и стрел, которые могут закрывать солнце, как это случилось с родным селением Армена…

«Никогда мне больше не видеть моей Армении…» — с неожиданной тоской вдруг понял Армен, чувствуя, как наваливается на него неодолимая слабость и холодеют кончики пальцев. Он поискал руками амфориск и не нашел его. Вздохнув, стал вспоминать своего первого хозяина — тощего, суетливого владельца небольшой гончарной мастерской. Как звали его: Эврисфей? Пасион? А может, Архидем?.. Уже не припомнить — у греков такие трудные и разные имена, редко когда одно повторяет другое…

Как досадовал он на себя за то, что так свято поверил словам торговца.

Может быть, в других домах рабы и ели хорошо, и пили вино. А он видел лишь горсть гнилого чеснока с несколькими сухими маслинами в день. Да знал работу с раннего утра до полуночи.

Подгоняемый плетью хозяина, он долбил и долбил кайлом глиняный раскоп, наполняя жирной глиной один мешок за другим. Если же он медлил или поднимал за день мало мешков, хозяин лишал его даже этой жалкой пищи.

Потом, разорившись, владелец гончарной мастерской продал его булочнику, булочник крестьянину, тот — носильщику…

Сколько же еще было хозяев у него? Молодцеватый атлет, тренировавший перед Олимпиадой на нем свои удары… Всегда недовольный архонт… Скульптор, который лепил с него умирающего варвара. Он заставлял надсмотрщика бить Армена, колоть его иглами и подолгу всматривался в лицо…

Каждый из этих хозяев недолго держался в памяти, оставив лишь боль в сломанных ребрах да корнях выбитых зубов.

С Эвбулидом же с первого дня все было иначе.

Этот молодой, счастливый женитьбой на красавице Гедите грек, купив его сразу после возвращения с войны, обращался с ним спокойно, почти ласково. Нет, он не сажал его с собой за один стол, разговаривал всегда свысока, без улыбки. Но ни разу не ударил. И всегда кормил тем же, что ел сам.

Всегда завидовавший другим рабам, Армен вскоре почувствовал себя счастливым и привязался к Эвбулиду. А когда пошли дети — Диокл, Фила, Клейса, его дом стал для него родным. Он понимал, что Эвбулид страдает от своей нищеты, и сбивался с ног, желая хоть чем–то помочь ему. После ухода подвыпивших гостей хозяин нередко протягивал ему мелкую монетку и говорил добрые слова, Армен знал за что.

И лепта, и обол нужны были ему, — но еще приятней было услышать от Эвбулида доброе слово. Собирая пекулий, он не растрачивал его, как соседские рабы, на вино и продажных женщин, желая помочь Эвбулиду, когда подземный бог позовет его в свое царство.

После побоев и нечеловеческих мук, что довелось испытать ему на площади перед судом, когда хозяин отдал его на пытки, он несколько дней лишь на короткие мгновения приходил в себя. Видел над собой то лекаря, то Гедиту, то Клейсу. Однажды — он до сих пор не может понять, бред ли то был, или явь, он увидел Эвбулида. Господин сидел на краешке его лежанки и тихо гладил его руку.

Было ли это на самом деле? Или нет?.. Спросить же Эвбулида он так и не решился…

Потом все опять пошло по–прежнему, хотя силы с каждым днем оставляли его. Но даже то, что Эвбулид отдал его судебным палачам, не изменило его отношения к господину. Спроси кто у него, простил ли он Эвбулида за это, и он несказанно бы удивился. Разве бездомная собака после удара плетью не облизывает руку хозяина?

И вот теперь он везет Эвбулиду гибель…

«Афины будут только рады избавиться от Писикрата, Конона и Клеанфа, которых не любят даже собственные дети и жены! — вдруг снова промелькнула навязчивая мысль. — И разве не заслужил Эвбулид эти два таланта?!»

Купец Писикрат, триерарх Конон, пьяница и мот Клеанф напоминали ему теперь владельца гончарной мастерской и атлета, скульптора и архонта, — безжалостных, жестоких, ненавистных. Нет, не им везет он эти два таланта! Не им!!

«Теперь я и без амфориска дождусь встречи с Эвбулидом! — подумал Армен, закрывая глаза, чтобы сберечь остатки сил. — Потому, что не гибель везу я ему, а свободу!..

В то время как Армен полз, царапая землю ногтями, и лежал на палубе парусника, несущегося навстречу «Горгоне», Эвбулид по–прежнему сидел в душном трюме пиратского судна. Положив подбородок на скрепленные в узел руки, он то и дело проваливался в короткий, смутный сон, тут же испуганно встряхивал головою и снова зорко приглядывался к сколотам. Несмотря на внешнее их спокойствие, в каждом он чувствовал силу согнутой в дугу упругой лозы.

Рядом тихо переговаривались гребец–фракиец с вольноотпущенником.

— Целых четырнадцать лет я был самым старательным рабом в Афинах! — рассказывал вольноотпущенник. — Из подмастерья я стал мастером–кузнецом! Не было на свете такого крепкого раба, который смог бы разбить о камни сделанные мной кандалы и наручники!

— Да, — вздохнул гребец. — Не завидую беглецам в твоих наручниках!..

— Что делать — мечта о возвращении домой ослепила меня, заставила забыть о чужих страданиях… Четырнадцать лет я работал день и ночь, не зная ни праздников, ни сна, откладывая обол к оболу, драхму к драхме! И вот девять лет назад накопил пятнадцать мин, которые затребовал за мое освобождение хозяин.

— И он отпустил тебя?..

— О, это был самый счастливый и… самый несчастный день в моей жизни! Получив деньги: хозяин тут же повел меня в храм. Там мы взошли на алтарь, и он, показывая меня всем, трижды крикнул: «Кратер освобождает Сосия!»

— Так в чем же было твое несчастье? — изумленно воскликнул фракиец.

— Слушай дальше… Когда, выйдя из храма, я спросил Кратера, могу ли я отправляться на родину, он расхохотался мне в лицо. А потом объяснил, что и на свободе я буду целиком зависеть от него, помогать его семье, и смогу покинуть Афины только после его смерти! Так я стал метеком, отрастил волосы, изменил имя, став из Сосия — Сосистратом. И изо дня в день девять лет ждал смерти Кратера, которого я по–прежнему содержал, даже став свободным. И вот — дождался! Не мешкая ни минуты, я сел на «Кентавра», который отправлялся в мой родной Понт, но — видно проклятие богов висит на мне — на нас напали пираты. И вот я снова раб! И теперь уже раб навечно, потому что мне уже никогда не выкупить себя! У меня не осталось на это сил… Пламя кузницы почти совсем выжгло мне глаза, оно иссушило мое тело. Но главное — теперь во мне умерла вера в свободу. Где, скажи, где в этом проклятом мире можно укрыться, спрятаться от рабства?!

— Ты прав, такого места я не встречал нигде, хотя повидал, пожалуй, все города мира, — согласился гребец, и они замолчали.

Наверху гудел ветер, свистел, запутавшись в снастях, ревел, ударяясь в мачту. Волны сильно раскачивали поскрипывающее всеми досками судно.