Отечество без отцов - Арно Зурмински

С такими мыслями он прибыл на вокзал Растенбурга. Здесь ему, наконец, представилась возможность попросить железнодорожного служащего набрать номер телефонного узла в Подвангене. Он попытался вообразить себе, что там может произойти в данный момент. Бургомистр Брёзе распахнет окно и подзовет к себе в контору мальчишку, слоняющегося по деревенской улице. Там он сунет ему медяк в руку и пошлет в дом к Розенам. Тот должен будет оповестить о приезде Роберта. Было бы здорово, если бы к вечеру его встретили на вокзале в Коршене.

До прибытия следующего поезда Роберт Розен бродил по городу и выделялся среди других прохожих тем, что был единственным мужчиной в серой военной форме. Война, казалось, ушла в далекое прошлое, он не мог себе представить, что она вообще существовала. Местные жители, стоя за занавесками в своих домах, смотрели ему вслед. Школьницы, которые попадались ему на пути, приседали перед ним, мальчишки приветствовали его, вытянув наотмашь руку. Пожилая женщина, копавшаяся в своем огороде, подошла к забору и спросила:

— Ну, господин солдат, когда наступит мир?

— Мир воцарится в Рождество, — ответил он со смехом.

— Да, про Рождество говорят все, но никто не знает, в каком году это произойдет.

В привокзальном трактире он заказал себе пиво.

— На Востоке все самое плохое осталось уже позади, — со знанием дела заметил трактирщик, поставив перед ним кружку. — Скоро там вновь загудят моторы наших танков.

Он угостил Роберта Розена сигарой и, хотя тот не курил, тем не менее, позволил зажечь ее и стал пускать синие кольца в полумраке трактирного зала. Как принято в подобных случаях, он должен был теперь в благодарность за сигару рассказать несколько геройских эпизодов, но ему ничего не приходило на ум. Тогда трактирщик сам рассказал о казаках, которые в августе 1914 года разместили своих лошадей прямо в его трактире. Но это было давно и больше уже не должно повториться.

В августе, в период уборки урожая, ополченец Геверт возвратился домой из французского военного похода. Тотчас же собралась толпа народа, чтобы достойно встретить воина, штурмовавшего Шпихерерские высоты. На вопрос, что он пережил в чужеземной стране, Геверт ответил на родном диалекте: «Ах, французы тоже ведь люди».

Школьная хроника Подвангена, 1871 год

На отрезке между Растенбургом и Коршеном поезд был до половины загружен школьниками, возвращавшимися домой. Они освободили Роберту Розену место у окна, хотя ему было не намного больше лет, но он ведь носил серую военную форму. Мальчики с благоговением смотрели на него, а девчонки хихикали.

Он представил себе, что на привокзальной площади его уже поджидает повозка, запряженная двумя гнедыми лошадьми. На облучке сидит его брат Герхард, а рядом с ним его невеста. Прежде чем они отправятся в Подванген, он угостит их лимонадом.

На полпути школьники сошли с поезда. Мощная толстуха, с трудом протиснувшаяся в дверь с двумя корзинами-плетенками, подсела к нему в купе. Она разложила яйца, копченую колбасу, шпик и хлеб. Затем начала орудовать перочинным ножом: отрезала ломтики колбасы, добавляла к ним тонкие кусочки шпика, нарезала хлеб, разбивала яйца и наслаждалась в течение четверти часа всем тем, чем с большой любовью надлежало всегда заниматься в Восточной Пруссии.

После того, как толстушка, отрешившись от всего, наконец, покончила со столь важным делом, она удосужилась еще выпить прямо из бутылки шлубберхенского темного пива. И только затем пододвинула ему оставшееся от трапезы яйцо.

— Солдатам тоже ведь нужны силы, — на диалекте подбодрила она его.

В одной из ее корзин кто-то начал копошиться. Когда женщина приподняла тряпицу, то он увидел курицу-пеструшку, которая, наклонив голову в сторону, растерянно смотрела на него так, будто он должен был понимать куриный язык.

Женщина стала рассказывать, что в этом году куры стали высиживать цыплят раньше срока.

— Одному Богу известно, что бы это могло значить, — произнесла она.

Во всяком случае, эта курица уже неделю сидит на пятнадцати яйцах. Поскольку мороз может случиться, когда вылупятся цыплята, то она решила для надежности отвезти несушку вместе с яйцами к своей сестре в Гердауен, где имелся теплый сарай.

— Чего только не сделаешь ради этих птичек! — сказала она.

В разговорах о курах, цыплятах и яйцах они коротали время. Женщина относилась к тому сорту людей, о которых на восточно-прусском наречии говорят:

— Она весь день напролет болтала, а толком ничего не сказала.

Действительно, говорила она без умолку. О том, что сейчас домашняя птица наперечет, а некоторые умудряются курицу целиком класть в суп для варки. Яйца пока еще есть, однако те, что нынче у власти, издали приказ сдавать по шесть десятков яиц от каждой курицы ежегодно, потому что господа в Берлине, где, как известно, куры не гуляют по улицам, тоже иногда хотят полакомиться яичницей-болтуньей. Женщина желала знать, несутся ли куры также и в России, какого они там цвета, и правда ли, что петухи там кукарекают точно так же, как у нее дома? Она с удовольствием выслала бы свояку, воюющему под Ленинградом, посылку с яйцами, но они придут к нему уже в виде тухлой яичницы.

Так в разговоре о курах и яйцах он сам того не заметил, как поезд стал постепенно сбавлять ход. Деревья и дома проплывали мимо со скоростью неторопливо двигавшейся повозки, люди, смотревшие вслед поезду, теперь были отчетливо видны, некоторые из них приветствовали поезд взмахом руки. Движение замедлилось, время тоже приостановилось, оно убывало подобно каплям, и когда поезд, пыхтя из последних сил, вполз на вокзал, часы Роберта Розена показывали десять минут пятого. В России в это время начало уже смеркаться, а здесь солнце зависло между двумя железнодорожными светофорами, одаривая приятным теплом.

Это был тот же самый вокзал, на котором их встречали так шумно и весело год тому назад. Между этими двумя датами пролегла белая вечность России. Тем не менее, ему удалось пережить этот год, и он ощущал себя абсолютно здоровым. От русских вшей он избавился, чего, правда, нельзя было сказать об осевших в памяти геройских могилах по обочинам дорог на Востоке. Настроение у него было хорошим, и он чувствовал, что готов пойти к алтарю вместе с Эрикой Камински.

Духовой оркестр в этот раз его не встречал. Те немногие пассажиры, что сошли с поезда вместе с ним, смешались с другими людьми на привокзальной площади. Напрасно выискивал он повозку с гнедыми лошадьми. Никто не приветствовал его взмахом руки. Когда он прошел через ограждение, то железнодорожник поинтересовался, куда и с какой целью он идет. Затем сказал, что на Подванген ходит автобус, но лишь поздно вечером. Было бы лучше остановить повозку и на ней прогромыхать по шоссе в направлении дома. Случается, что туда едут также и военные машины, которые могли бы подобрать одинокого отпускника.

«Когда ты уже прошагал по России две тысячи километров, то последние двадцать километров до дома не составят уже труда», — подумал он. Ему были известны все подходы к дому, повороты и подъемы, и он знал, за каким изгибом дороги должен находиться Подванген. Оставляя солнце за своей спиной, он шагал, предвкушая хрустящую жареную картошку и копченое мясо и представляя себе, как Эрика со своими веснушками поджидает его перед забором сада. Он надеялся добраться до дома еще до наступления сумерек. Деревья по краям дороги стояли пока еще голые, без листвы, на обочинах цвела мать-и-мачеха, кое-где его приветствовали даже маргаритки. Озимая пшеница уже поднялась из земли на ширину ладони, свекольные и картофельные поля ожидали, когда на них начнут пахать и боронить. Роберт Розен прикидывал, какая должна была бы быть плодородность почвы, сравнивая ее с лежащими под белым снегом покосами Украины, которые он пересекал прошлым летом. Он нашел, что земля здесь такая же плодородная, не хватает лишь геройских могил.