В поисках Колина Фёрта - Миа Марч

— Мне приятно знать, что когда-нибудь мой ребенок захочет меня найти, — сказала Ким. — Ты моего мнения не разделяешь, Джен, но через двадцать лет, возможно, будешь считать по-другому.

— Сомневаюсь, — отрезала Джен и повернулась к Веронике. — И что теперь? Вы вдруг стали играть в дочки-матери?

— Мы стараемся поближе узнать друг друга.

Джен посмотрела на девушек, потом снова на Веронику.

— Могу я спросить о вашей семье? Моя мать ненавидит меня всеми фибрами своей души за то, что я поставила ее в неудобное положение. По-видимому, все узнали, и ей пришлось выйти из загородного клуба.

— Моя семья совсем меня не поддерживала в отличие от других. У меня были подружки, которых несколько раз в неделю навещали матери и отцы. Из-за этого я чувствовала себя ужасно, но это подвигло меня на поиски собственного счастья, понимаете?

— И что же вы сделали?

— Решила, чего хочу для себя. Путешествовать, увидеть страну.

— Я хочу переехать в Калифорнию. Как только мне исполнится восемнадцать, я уеду из Мэна, — заявила Джен.

— А что отец? — спросила Эллисон. — Он еще присутствует?

— Нет, он сказал, что это не может быть его ребенок. И я никогда его больше не видела. Мне кажется, он до смерти перепугался и воспользовался своим страхом, чтобы бросить меня.

— Боже, — сказала Ким, взглянув на девушку с длинными каштановыми волосами, на пятом или шестом месяце беременности. — Это, как Джордан, Лиззи.

— Спасибо, что напомнила, — отозвалась та. — Я пытаюсь забыть о его существовании.

— А вы? — спросила у Вероники Джен. — Забыли о его существовании?

— Нет. Но я тоже пыталась. — Она посмотрела на Лиззи. — Хотя стало лучше. Я выбросила его из головы, заставила себя забыть. Но вот что я вам скажу. Важно справиться со своими чувствами, дать им выход, поплакать, если плачется, задать вопросы, если они у вас есть. Если бы я могла вернуться и что-то изменить, знаете, что я сделала бы?

Они молча смотрели на нее.

— Я доверилась бы большему числу людей. Рассказала бы, через что прошла. Говорила бы об этом. Не держала в себе. Не считала бы это чем-то постыдным. Я бы рассказала, насколько мне было страшно.

— Ну, Джен-то болтает без умолку, — заметила Ким, — поэтому у нее такой проблемы не будет.

Джен кинула в нее мягким мячиком, и все засмеялись.

Девушки продолжали расспросы, и Вероника по возможности откровенно отвечала, не подпуская настоящего страха или тревоги. Ей нравилось находиться здесь, нравилось слушать, разговаривать с ними.

— Вы чудесно справились, — сказала Лариса, провожая ее до кухни, где Вероника собиралась испечь три пирога и дать урок желающим постичь искусство выпечки.

— Спасибо. Я была одной из них. Поэтому трудностей и не возникло. — Уже войдя в кухню, Вероника обернулась. — Да, Лариса, я слышала, что о «Доме надежды» пишут статью. Если вы знаете, как связаться с репортером, я бы хотела с ней поговорить.

«Я доверилась бы большему числу людей. Рассказала бы, через что прошла. Говорила бы об этом. Не держала в себе».

Теперь она последует собственному совету.

Сразу по приезде домой Вероника позвонила Джемме, которая захотела поговорить с ней немедленно. Они встретятся через несколько часов. Направляясь в гостиную, чтобы привести себя в порядок перед интервью, Вероника вдруг вспомнила о вишне.

Вишня, темно-красная, взрывающаяся кисловато-сладким соком, всегда напоминающая ей маленькие сердечки, особенно соединенная стебельками попарно.

И хотя этим утром в «Доме надежды» она уже испекла несколько пирогов, ей захотелось приготовить еще один.

Вишневый. Отныне он будет называться «Колин Фёрт».

Вероника пошла на кухню — с ясной головой и теплом на сердце.

Во вторник, ближе к полуночи, Джемма покинула дом Вероники Руссо, нагруженная пакетом с двумя пирогами — шоколадным и лаймовым. На улицах по-прежнему было довольно много туристов, приехавших на Четвертое июля, и хотя праздник уже прошел, открытые веранды ресторанов, выходящие на причалы, были все еще освещены и полны посетителей. Джемма спешила в гостиницу, чтобы закончить статью. История Вероники не раз трогала ее до слез в процессе рассказа. Теперь статья получит логическое завершение.

Тихонько, чтобы никого не разбудить, она вошла в гостиницу, но следом за ней появились молодожены из «Скопы», размахивая закупоренной бутылкой шампанского, и спросили у Джеммы, не обидится ли, по ее мнению, Изабел, если они совершат набег на холодильник ради того невероятного пирога, который подают у нее каждый день. Бесшабашная, но милая пара, и Джемма отдала им шоколадный пирог, оставив себе лаймовый — «Уверенность».

Когда, поднявшись по лестнице, она проходила мимо двери Беа, ее так и подмывало постучать и рассказать обо всем, что поведала Вероника, но, разумеется, она этого не сделала. «Все эти двадцать два года я думала, что убегаю от своего прошлого. Я думала, что вернусь в Бутбей для встречи с этим прошлым. Но оказалось, что мое прошлое — беременность, реакция семьи, отца ребенка — бледнеет в сравнении с тем, от чего я действительно убегала: от того, насколько сильно любила свою малышку-дочь, которую две минуты держала у своей груди. Как сильно люблю ее сейчас, хотя едва знаю. Вы верите, что можно любить малознакомого человека? Вот с чем я сражалась все эти годы. Но больше этого не делаю. Невзирая на то, хочет ли моя родная дочь моего присутствия в ее жизни или нет, я всегда буду ее любить».

«Может, это и есть тот самый материнский инстинкт?» — размышляла Джемма, по-хорошему растревоженная историей Вероники. Она надела шумоизолирующие наушники, чтобы не слышать смеха из комнаты молодоженов, и засела за работу, ее пальцы летали над клавиатурой, пока она писала длинную среднюю часть статьи, посвященную личным историям: биологическая мать воссоединяется с дочерью, которую отдала на удочерение; девочка-подросток решает отдать своего ребенка богатой паре, а потом обнаруживает, что одних денег недостаточно — нужно любящее сердце; женщина, вышедшая замуж и родившая детей и так и не сказавшая мужу, что семнадцать лет назад отдала на усыновление ребенка; две женщины, которым сейчас за шестьдесят, бывшие беременными подростками, когда «Дом надежды» открылся пятьдесят лет назад, поделившиеся с Джеммой своими историями — по телефону и по скайпу, — заставившими ее плакать. Многое изменилось за пятьдесят лет. А многое — не изменилось. Джемма писала, пока от усталости не начали слезиться глаза.

В начале третьего статья была готова. Она откинулась на стуле, ожидая от себя печали и чувства утраты, но ощутила лишь гордость — и небывалую уверенность в том, что не изменила своему призванию.

Одна из женщин, с которой она беседовала, возможная приемная мать, произнесла именно эту фразу: «Я чувствую, что призвана быть матерью, но не уверена, произойдет ли это когда-нибудь…»