Одного поля ягодки - Светлана Алешина

Сейчас мне казалось, что я допустила такое количество проколов и ошибок, что положение уже не исправить. А это значит…

— Это значит, милая моя Саша, что дело твое плохо, — вздохнула я. — Настолько плохо, что и представить себе трудно. Вот и плата за собственную дурость!

Мама, Пенс, музыка Фалько — все это осталось где-то в другой жизни, и мне вряд ли удастся туда вернуться. Почти с отвращением я посмотрела в сторону магнитофона, из которого продолжала литься музыка Баха. Наверное, теперь я буду его ненавидеть, если, конечно…

Если я останусь живой. Глядеть правде в глаза неприятно, но необходимо. В данный момент, милая моя Саша-Этти, ты находишься в лапах известного террориста-психопата, который славится своей жестокостью.

И хотя по твоей наивной теории все люди прежде всего люди и даже самые извращенные и жестокие садисты проявляют иногда человеческие чувства, на сей раз тебя ожидает облом.

Жабе человеческие чувства вряд ли свойственны.

А самое мерзкое, милая Саша, то, что скорее всего картины Лушина в том самом ящике, который стоит в подвале у Мальперта, и в этом самом ящике они преспокойно отъедут в Париж! Не зря же его так старательно оберегают от посторонних глаз!

Почему-то от этой мысли мне захотелось взвыть от бешенства и собственного бессилия.

— Саша, Саша, была бы ты хоть чуть-чуть умнее, цены б тебе не было, — пробормотала я, чувствуя к себе почти ненависть. — Так тебе, дурехе такой, и надо!

* * *

Мальпер собирался быстро.

Его самолет отбывал через три часа.

— Господин Мальпер, — спросил его секретарь, — а та девушка… Помните? Которую я привез тогда… С ней все в порядке?

«Господи, как же ты надоел мне своей наивностью!» — поморщился Мальпер и быстро ответил:

— Все в порядке. Не волнуйтесь.

— Вы уверены, что у нее все в порядке? Ее отпустят, когда вы заплатите выкуп?

«Ну и болван мне попался!»

— Все в порядке, я же вам сказал! Будьте добры, проверьте вот это.

Он придумал это незначительное задание, лишь бы отвязаться от этого невыносимого секретаря!

Теперь, когда он остался один, он задумался.

Поедет ли с ним Этель?

Дверь тихо скрипнула.

Он обернулся.

— А, это ты, — кивнул он человеку на пороге. — Говорят, вы собираетесь уехать?

— Говорят, — нехотя признался Мальпер.

— Ну что ж… Только знаете, в чем загвоздка?

Он молчал, рассматривая Мальпера с загадочной улыбкой.

— В чем? — спросил Мальпер.

— Жаба не согласен. Не знаю, чем его там купила эта девка, но… Нам надо ехать туда.

— Езжай, — пожал Мальпер плечами. — У меня уже нет времени.

— Нет, — покачал головой его собеседник. — Мы поедем туда вместе.

И по его взгляду Мальпер понял, что сопротивление бесполезно.

— Послушай, — попытался он тем не менее, — тебе…

— Господин Мальпер, — зловеще проговорил его собеседник, — вы уедете, а я должен расхлебывать ваши делишки, так? Вы что, искренне надеетесь, что я промолчу о том, что предметом продаж были не только картины Лушина, но и малолетки из неблагополучных семей? Вы серьезно думаете, что я вам настолько предан?

Мальпер развернулся и посмотрел на него.

Гаденыш. Вот гаденыш!

— Ну? — насмешливо вопрошал его собеседник. — Наполняем нашу жизнь проблемами?

— Ты не сможешь ничего доказать!

— Я не дурак, у меня есть симпатичные фотографии, — рассмеялся тот.

Мальпер понял, что его попросту загнали в угол.

* * *

Спустя некоторое время он вернулся, мой «тюремщик». От собственных мыслей в одиночестве я чувствовала себя еще более омерзительно, поскольку вместе с этими мыслями уходила надежда, так что я была даже рада ему.

Мне показалось, что он чем-то озабочен.

— Будете чай, Этти? — спросил он.

— Я же вам сказала, что я не Этти! Меня зовут Александрой, черт бы вас побрал!

— Когда-нибудь, Александра, меня действительно приберет черт, — рассмеялся он. — Хотя, на мой взгляд, некоторые люди ничем не лучше чертей. Нисколько не лучше…

Он подошел ко мне, развязал руки и протянул чашку чаю.

— Можете меня ударить, если вам этого хочется, Этти-Александра! Можете, потому что я вам не очень нравлюсь, не так ли? Хотя я для вас сейчас куда безопаснее, чем другие!

Я смотрела на него во все глаза.

Он что, придуривается?

— Послушайте, — мягко сказала я. — Я, конечно, понимаю, что вы играете со мной в кошки-мышки, так? Меня предупреждали о том, что вы ужас как не любите банальности. Но то, что вы сейчас тут мне изображаете, так банально, что придется поверить в обратное. И выключите Баха, потому что он вам совершенно не подходит.

— А кто мне подходит? — усмехнулся он.

— Шостакович, — брякнула я. — Бах красив и величествен, а вот Шостакович как раз для вас. Такой чудесный скрежет по стеклу, от которого все внутри начинает дергаться, как от разряда электричества. И ужасно хочется его выключить, чтобы успокоиться. Так и вас хочется выключить, чтобы прийти в себя.

— Вы не согласны с тем, что Шостакович гениален? — приподнял он удивленно бровь.

— А с чего вы взяли, что мне должно непременно нравится то, что считается гениальным? — усмехнулась я. — Это совершенно не обязательно. Может быть, я просто «другое дерево». Может, у меня дурной вкус. Я люблю простоту и ясность, гармонию и грусть. Но когда сознательно пытаются надавить на мою психику — увольте! Позвольте мне быть несогласной с обществом хотя бы в чем-то!

— Вы… не любите общества?

Он сейчас смотрел на меня сквозь полуприкрытые веки с каким-то странным, непонятным мне чувством. Если бы я была наивной дурочкой, я бы назвала это «симпатией». Но ждать этакого от Жабы!

— Да что вы, что вы! — махнула я рукой. — Я люблю его, как любят детей. Но это не значит, что я должна соглашаться со всеми постулатами общественного мнения, поскольку, как заметил Оскар Уайльд, с какой же радости? Ведь большинство нашего общества, простите, не очень-то и развито в интеллектуальном плане, так почему я должна доверять его мнению?

— Я вас не понял…

— Да что ж тут понимать, — сердито мотнула я головой. — Человек — существо загадочное. Иногда по общественным меркам он вполне приличен, у него имидж, соответствующий общественному мерилу благопристойности. А гадости втайне он творит — мама миа! У маркиза де Сада кровь похолодеет в жилах! А другой — напротив, отброс этого самого «общества», грехов — куча, и вдруг именно этот человек спасает ребенка! Почему, спросите вы? Да просто господь бог так рассудил. И нет господу богу никакого дела до этого вашего «общественного мнения», а значит, и мне до этого дела нет!