Никто не уйдет живым - Адам Нэвилл

Стефани колотила руками в дверь.

– Они идут! Да! И они меня заберут. Но я клянусь, что вам не жить. Вы не уйдете из этого дома живыми. Клянусь, я приду за вами. За вами обоими. Вы узнаете меня, ублюдки! Узнаете меня в этой тьме. Никто не уйдет живым! Никто!

Она обернулась и оскалилась в темноту, показала ей рот, полный зубов. И взмолилась темноте, попросила у отсутствия света и надежды шанс сделать то, за что она отдала бы теперь все, все, что угодно, лишь бы воплотить это в жизнь.

– Ты думаешь, эти крысы достойны тебя беречь? Ты заслуживаешь лучшей компании. Их кровь за мою кровь.

И свозь шум и грохот своих чернейших мыслей она услышала голос: Я приду к тебе. Ибо я положила там провести зиму.

Она перешла из одной тьмы в другую, из бессилия в сон, а может быть, соскользнула в небытие. Она не знала, и ее это не беспокоило. Единственным желанием ее было, чтобы темнота оставалась неподвижной и пустой вокруг того места, где она лежала, холодная и бессильная. Но внутри этого места, и внутри нее, темнота была средой, в которой перемещались привидения и видения. Они приходили и уходили, приходили и уходили. Они не говорили ей ничего, словно хватало одного их присутствия.

По бокам головы шуршала пленка. Она не видела, что скрывали покровы, но слышала влажное дыхание ртов под полиэтиленом. Она знала, что рядом – незрячие глаза, и что старые рты открываются, бормоча давно утратившие смысл слова. Они просто хотели быть поближе к ней и хотели быть услышанными. Может быть, этого хватало; она стала аудиторией для того, что было потеряно и забыто во тьме, которой его отдали.

Потом пришли четыре женщины в длинных платьях и встали вокруг нее, склонив головы набок; все они говорили одновременно, как возбужденные птицы в лесных кронах, но она не могла понять ни слова. Может быть, они молились, потому что в руках у них были маленькие книги, похожие на тропари.

Поначалу Стефани думала, что они так неудобно склоняются, чтобы лучше рассмотреть ее, лежащую на грязном полу. Но потом она поняла, что их головы опрокинуты из-за того, что было обмотано у них вокруг шей. Каждый раз, когда женщины появлялись, и она старалась разглядеть, откуда сочится блеклое свечение, Стефани обнаруживала себя движущейся кругами под потолком и неспособной вернуться в тело, оставленное внизу. Когда она пыталась понять, как далеко находится от потолка, то обнаруживала, что смотрит сверху на троих людей, сидящих с воздетыми руками за черным столом.

Лицо лысого мужчины было сплошь дряблая кожа, обвисшая вокруг рта; сохранившиеся пряди волос, похожие на шнурки для ботинок, были приклеены маслом к его черепу. На нем были рубашка, подтяжки и галстук. Женщина в очках и с завитыми волосами делала грубые и омерзительные движения, высовывая тощий язык из широко раскрытого рта. У второй женщины на голове были платок и темные очки. Ее лицо было лишено всякого выражения. В центре стола стоял деревянный ящик.

Все трое смотрели мимо Стефани на что-то, разворачивавшееся на потолке позади нее. Оно производило звук, с каким трутся друг о друга маслянистые руки. На лицах людей были слезы.

Когда она снова оказалась на полу и, возможно, даже пробудилась, вокруг нее в темноте скакал маленький мальчик с запавшими, молочно-синими глазами, которые скорее всего были незрячими, хотя и проглядывали между платком на его лице и ковбойской шляпой из фиолетового фетра. Его колени покрывала толстая корка струпьев, серая рубашка выправилась из шорт, узорчатая кофта была грязной и дырявой. Где-то неподалеку старые сухие руки выстукивали ритм, под который прыгал мальчишка. Он пел всегда одно и то же:

– Вкруг шелковичного куста мартышка ласку гоняла. Остановилась поправить носок, хлоп! – и ласка пропала. Полфунта риса за два медяка, к нему полфунта сала. Четыре девы открыли дверь, хлоп! – и ласка пропала.

Иногда вокруг ее тела был только мрак, но Стефани знала, что она мала. Пылинка в чем-то пустом и холодном, уходящем в вечность.

Она была так незначительна по сравнению с беспредельностью небытия, что ей было тяжело дышать.

– Не понимаю, почему она не дохлая. Беннета оно быстро прикончило. А она там все разгромила. Чем она такая особенная? Ее там ждали. Они этого хотели. Не понимаю. С чего это ее выпустили?

Ее разбудил голос Фергала; похоже, он говорил сам с собой.

Стефани открыла глаза и заморгала от жидкого серого света, который опалил ее сознание так, словно она посмотрела прямо на солнце. Сквозь прищуренные глаза ей была видна разбитая посуда, столовые приборы и осколки стекла, разбросанные по линолеуму кухни.

Возможно, при виде своих тюремщиков она должна была ощутить облегчение, но она не чувствовала ничего.

Фергал запустил свои огромные ладони ей под мышки и усадил ее. Его одежда была отвратительна; она пахла пылью, потом и мочой.

Длинные пальцы Фергала залезли в карман толстовки Стефани и пробежались по ее джинсам с ловкостью опытного вора. Он оттолкнул ногой кухонный нож, затем потащил ее спиной вперед, через порог.

В тусклом свете коридора ее взгляд первым делом упал на лицо Драча; оно было выбелено страхом и нервно дергалось. Он смотрел на нее, как смотрят на автомобильную аварию.

Фергал осторожно закрыл и запер дверь в комнаты на первом этаже. Выражение его лица оставалось неподвижно-сосредоточенным, и он не отводил взгляда от двери, которая вела из кухни в черную комнату, пока не запер квартиру. Как только доступ в комнаты был перекрыт, он прижался лбом и ладонями к двери и смежил веки. По тому, как вздымалась и опадала его спина, Стефани поняла, насколько тяжело он дышит.

Пока она смаргивала сонливость, морщась из-за тупой опоясывающей боли, которая, как барабан, колотилась позади ее глаз, Фергал отвернулся от двери и опустил взгляд на Стефани. И она увидела на его лице выражение, с каким не сталкивалась раньше: подозрение с оттенком осторожности, даже непонимания.

– Там все затихло. Тащи ее наверх, я думать буду.

Драч колебался. Он не хотел прикасаться к Стефани. Когда он осторожно потянулся к ней, она ударила его по руке. Он вздрогнул, отступил назад.

Фергал напрягся; в тесноте коридора пахло от него ужасно, даже хуже, чем от нее.

Драч выкопал стеклянный пузырек из кармана своего пуховика.

– Ага? – он продемонстрировал его Стефани. – Ага?

Стефани поднялась на ноги и пошла по коридору. Оба мужчины смотрели на нее, не мигая. Драч отошел с ее пути.

Она повернула и поднялась по лестнице.

Драч осторожно пошел следом.

Пока она поднималась на второй этаж, Фергал следил за каждым ее шагом сквозь перила.

– Я пойду следом за этим мудилой, так что даже не думай ничего устраивать.