Любовь и разлука. Опальная невеста - Сергей Степанов

В Москву снова свозили невест. На сей раз числом поменьше, в основном из ближних к стольному граду уездов. Смотрины устроили скромные, ибо над всеми довлела недавняя смерть Марьи Долгоруковой. Отбор невест шел заведенным исстари порядком. Дворянских девиц на выданье отводили наверх на светлый чердак. Там они прохаживались мимо ближних боярынь, решавших, кого оставить для дальнейшего испытания, а кого отправить восвояси. Потом бабы-повитухи осмотрели девиц в мыльне и отобрали пригодных к чадорождению. Десять невест, одобренных повитухами, оставили в палатах приготовиться к последнему решающему испытанию.

Невесты были охвачены бурным волнением. Каждая старалась принарядиться, чтобы обратить на себя внимание государя. Изо всех углов светлого чердака раздавались их голоса, требующие то притираний, то цветных лент, то еще чего-нибудь необыкновенного, что должно было подчеркнуть их красоту и окончательно посрамить соперниц. Комнатные девки метались от одной невесты к другой, стараясь всем угодить, ибо каждая могла стать царицей и припомнить не вовремя поданное платье или небрежно заплетенную косу.

Одна только Марья Милюкова с усмешкой наблюдала за девичьим переполохом, зная, что никому из невест не суждено стать царицей, ибо государь уже сделал свой выбор. Ее независимое поведение заставляло невест с уважением посматривать на сенную боярышню. С ней разговаривали робко и заискивающе. Даже самая гордая из невест – дочь окольничего князя Григория Волконского искала покровительства Милюковой. Княжна жаловалась на свою бестолковую наперсницу. Привезенная княжной толстая девка шагу не могла ступить, чтобы не задеть серебряный умывальник или не уронить блюдо с поставца. В царских палатах ей все было в диковинку. Впервые увидав часы с золоченым слоном, толстуха застыла перед ними, изумленно раскрыв рот.

– Губы подбери, – насмешливо велела Милюкова. – Али в твоей деревне слоны не водятся?

– Не-а, – медленно шевеля толстыми губами, отвечала девка. – Лошади, коровы, козы… а энтих с хвостом на морде отродясь не водилось.

– Тебя как кличут? – осведомилась Милюкова, посмеиваясь над глуповатой толстухой.

– Дунька! – пробасила девка.

– Чего босая бегаешь? – спросила Милюкова, глядя на ее заскорузлые пятки.

– Тятька купил мне чоботы жолтики. Токмо жалко носить. Привычная я, да и пятки у меня толстые, даже по снегу не зябко.

– Ну, ин будем тебя кликать Дунькой толстопятой, – заключила ближняя боярышня под общий смех невест.

Прозвище сразу прижилось. «Дунька толстопятая! Беги скорей! Тебя княжна кличет!» – весело кричали комнатные девки. Дунька бежала на зов, тяжело топая по полу босыми пятками, а княжна Волконская выходила из себя, когда слышала про толстопятую. Поначалу все были уверены, что Дунька – холопка, потому что княжна обращалась с ней как с последней рабой. Но однажды княжна Волконская проговорилась Милюковой, что Дунька дворянская дочь и даже приходится ей дальней родственницей.

– Навязали дуру на мою голову! – сетовала княжна. – Дунька из захолустного Мещовска. Ее отец только по званию дворянин. До того убогий, что сам, позабыв дворянскую честь, ходит за сохой и рожь сеет. Носит мужицкое платье, а дочь щеголяет по избе в самых дешевых жолтиках. Он неделю валялся в ногах у моего батюшки, умолял взять его дочь в Москву, чтобы она хотя бы поела досыта. Вот она и жрет в три горла с утра до ночи!

И правда, Дунька все время что-то жевала. Милюкова сама была неравнодушна к лакомствам, но с Дунькой толстопятой ей было не сравниться. Девка мела все подряд, словно вырвалась из голодного края. Особенно ей полюбились пироги с вязигой.

– Нешто сегодня праздник? – спрашивала она кухонных баб, давясь сразу двумя кусками пирога.

– Какой праздник, дура толстопятая? – удивлялись бабы. – Постный день. Опричь рыбных, других блюд не готовят.

– У нас в Мещовске таких пирогов не пекут даже на Пасху. Благо тут у вас. Тепло и сытно. Как бы остаться навек в царевых палатах! – мечтала Дунька.

– Выберут твою княжну царицей, тогда останешься.

– Навряд ли она оставит… Бранится на меня княжна, – вздыхала Дунька.

Княжна Волконская божилась, что отошлет Дуньку обратно в захолустный Мещовск немедленно после последнего испытания. В любом случае прогонит деревенскую дуру, чем бы испытание ни кончилось. Конечно, втайне княжна жаждала, чтобы ее выбрали царицей. Увлекая Милюкову в укромный уголок подальше от других невест, княжна лихорадочно нашептывала боярышне:

– Ну, скажи как на духу, что будет на постелях? Чего надобно делать? Какой показаться великому государю? Всеми угодниками клянусь, что возьму тебя в ближние боярышни, ежели дашь мне верный совет.

Милюкова, с усмешкой оглядывая дрожавшую всеми членами княжну, говорила с притворной серьезностью:

– Первым делом устрой, дабы твоя постеля была последней. Постарайся, чтобы великий государь узрел тебя опосля всех невест. Когда он дойдет до тебя, забудет остальных. А самое главное, вели Дуньке толстопятой отхлестать тебя по щекам что есть мочи.

– Зачем? – изумленно отшатнулась княжна.

– Дабы у тебя и в полутьме ланиты горели румянцем, аки огненным жаром, – едва сдерживая смех, объясняла Милюкова.

– Ой, надоумила ты меня! Век не забуду твоей доброты! – рассыпалась в благодарностях княжна.

Однажды Милюкова шла по Постельному крыльцу и увидала бедно одетого мужика, топтавшегося в снегу за преградной решеткой. Мужичонка прижался бородой к заиндевевшим прутьям и робко умолял о чем-то жильцов, а те даже не глядели в его сторону, балагуря друг с другом.

– Боярышня, боярышня! Яви Божескую милость! – отчаянно воззвал мужик.

– Чего тебе? Ты чьих будешь? – отозвалась Милюкова.

– Стрешнев я… Лукьяшка Стрешнев! – униженно назвал себя мужичонка, ломая перед боярышней вытертую баранью шапку и низко кланяясь.

– Холоп Василия Ивановича?

– Не холоп я, боярышня. Василий Иванович доводится мне троюродным братом. Токмо он человек большой, а я человечишко малый и сирый, – скороговоркой объяснял мужичонка, радуясь, что на него обратили внимание.

Милюкова удивилась. Иван Стрешнев был разрядным дьяком при Самозванце, а его сын Василий достиг чина думного дворянина, который думу думает вместе с великим государем, только сидит на лавке сообразно своему чину после бояр и окольничих. Видать, непутевый родич у думного дворянина, раз он знать его не хочет.

– Боярышня, сделай милость, заставь за тебя вечно Бога молить! Передай гостинец моей дочке! Она в царских палатах при княжне Волконской. Скажи, что от отца гостинец. Сиротинушка она у меня! – слезно упрашивал Лукьяшка, просовывая между прутьями рогожный кулек.

«Так он отец Дуньки толстопятой, – догадалась Милюкова. – Княжна Волконская правду молвила, что он только по званию дворянин, а обликом мужик». Сжалившись над бедным родственником двух ближних людей – окольничего князя Волконского и думного дворянина Стрешнева, сенная боярышня брезгливо двумя перстами приняла грязный кулек.