Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская

— Мне терять нечего, она всё равно меня не любит.

— Нет, я заварила эту кашу, я и буду её расхлёбывать.

— Нет, в конце концов, я мужчина. И ты должна меня уважать. Любовь зиждется на уважении! Мы молоды, и у нас вся жизнь впереди, и прожить её надо достойно.

Наташа залезла под одеяло и закрыла глаза, Вадик прижался к её животу.

В его униженном, обнищавшем сознании разгуливал сквозняк, хотелось надеть калоши и убежать в лес, и там одичать, потеряв свою человеческую личину в космах и бороде, и уже больше никогда не задавать себе неразрешимых вопросов, не трусить в философских разглагольствованиях и не ждать любви, которая всё равно обманет и обернётся катастрофой.

Начальник налоговой полиции Киевского района вызвал к себе старшего инспектора Диденко. Плотный мужчина в дорогих очках на тонком носе-клюве сидел за столом, читая книгу под названием «Фараон». Он был одет в приличный костюм, и его вытянутое лицо было серьёзно и многозначительно, такие люди на простой вопрос отвечают витиеватой фразой, и выражение их глаз намекает на дополнительный смысл, скрытый за сказанными словами. Отщипывая от сдобной булки маленькие куски, он клал их в маленький рот, с маленькими, бисерными зубами, видимо, он очень дорожил сдобой — когда Иван Сергеевич вошёл в кабинет, начальник поспешно спрятал тарелку в ящик стола.

— Иван Сергеевич, ты что же набедокурил? — строго спросил начальник.

— Не понял, Пётр Семёнович?

— Звонили из городского управления, требуют, чтобы ты оставил в покое гражданку… — он смахнул в ладонь крошки со стола и высыпал их в рот, взял листок с фамилией, — Добродушеву Марину Львовну.

— Не их дело! — прошипел себе под нос Диденко, оттенок его худого лица стал мучительно-бледным, почти что мертвенным, как будто он боялся, что сейчас на свет вытащат его неприглядную тайну.

— Говорят, что ты в неё втюрился, — и Пётр Семёнович закрякал своим поразительно маленьким ртом.

— Неправда! — горячо возразил Иван Сергеевич.

— Бояться нужно только не высказанных слов, дорогой ты мой сотрудник. В общем, эти говноеды из городского требуют, чтобы мы от неё отстали. Ты пока приспусти на тормоза. И не забывай, что пятая часть фараон! — Он ткнул своего подчинённого пальцем в бок, и его лицо неожиданно из продолговатого сделалось горизонтальным.

— Что это вы?

— Да так, книгу читал про египетских фараонов. Жена велела. Мы на пирамиды едем.

— Путёвки дешёвые?

— На удивление.

— А кошек с кем оставите?

— Фу их. У меня на них аллергия, а она ещё двоих притащила. Ну да ладно, такой уж у неё сердобольный характер. Знаешь что… — Он замялся, раздумывая, поймёт ли подчинённый всю глубину его размышлений, а потом вдруг начал толкать слова, как тачку, наезжая на пятки уже сказанных. — Эти пирамиды не что иное, как консервные банки. Там людей консервировали для будущей жизни — дохлого, выпотрошенного, как чучело селезня, фараона вместе с живыми родственниками и слугами. Интересно, если бы мою Катьку в пирамиде запереть вместе с её кошками? — Он раскраснелся от быстроты речи.

— Камня на камне не останется.

— Да, баба — бешеная шимпанзе! — Он самодовольно причмокнул, словно одарил жену самым лестным сравнением.

— Я пойду?

— Подожди, мне тут мыслишка интересная пришла. — Он отщипнул под столом булку. — Мне кажется, что в нашей старости люди будут по сто пятьдесят лет жить и что в скорейшем будущем случится качественный биологический скачок. Человек будет не рожать, а отпочковываться. У меня дочка три года назад родила, так они с мужем только на лекарства внучке и работают, да ещё мы помогаем. Недавно в их яслях какой-то умник тест проводил, и знаешь — из семидесяти детей только трое вполне здоровых. Или мы вымрем, или сэволюционируем. Ты мне ничего не забыл оставить?

— Я же позавчера приносил.

— Больше ничего?

— Нет.

— Ну, тогда иди.

Всю ночь Маринино ателье гудело работой, чтобы успеть к завтрашнему дню сдать заказ. Она сидела в общем зале и пришивала очередную пуговицу. В голове мутилось, нестерпимо ныла поясница, руки отекли и покраснели. Все уговаривали Марину пойти домой, но она не шла, было стыдно оставить портних, они ведь тоже устали. Она ощущала себя старым маршалом с ишиасом и полиартритом, который не может покинуть поле боя и все надежды которого посеяны головами убитых, и если он выиграет, то они расцветут цветами мака, а если проиграет… Они обернутся проклятием, головами Горгоны, которые своими змеями всю жизнь будут жалить совесть.

— Мы женщины много сильнее мужчин! — громко провозгласила она отупевшим от бессонной ночи работницам. Те, насупившись, молчали, с уставшей сосредоточенностью следя за строчкой, чтобы та не сделала неожиданного вывиха.

Вдруг мутное отупение прорезал Маринин крик — на пороге стояла Наташа в жидкой куртке, раскисших от грязи ботинках. Марине показалось, что это призрак, настолько не подходящим и безжалостным было её появление. Зачем приходить в ателье в ночь перед сдачей заказа? Теперь придётся тратить время на разговоры. Наташин взгляд был не по-юному скорбным, казалось, под матовой, розовой кожей каждый мускул был напряжён в мучительном ожидании.

— Ты что?

— Я пришла.

Марина встала и быстро, словно страшась чего-то, пошла в кабинет, плотно закрыла дверь, чтобы ни единый звук не вырвался наружу.

— Как Инга?

— Ничего. Я тут к маме заезжала, она тебе суп передала.

— Да я уж скоро домой.

— Ну, так днём и съешь. Суп вкусный, с тефтелями, я уже поела.

— Ты беременна?

Наташа кивнула, и опять выражение её лица окаменело, а руки старчески поджались к груди. Марина раздражалась всё больше. Чего стоит и молчит! Картина поруганной чести, ещё пытающейся сохранить приличие, смешна. Стоять беспомощным болваном и блеять взглядом! Наташа промямлила, что уже пять недель, как она носит в себе ребёнка, пол неизвестен, потому как рано.

— Счастливая! В душе растает много снега, ручьём заплачет в сердце нега! — не в такт своим мыслям сказала Марина.

Наташа положила сумку на стол.

— Это я украла, — выдавила из себя девушка словно слоящимся от страха голосом. Марине показалось, что сумка издала вздох облегчения.

— Знаю.

— А почему в милицию не пошла?

— Ты зачем розу разбила?

— Она всё равно высохла!

— Нет!

— Прости меня, этого больше никогда не повторится.

— Тут надо стены перекрасить. А то цвет какой-то коммунальный! — сказала Марина.

— У меня словно помутнение было.