Триумф Темного Меча - Трейси Хикмэн

Широко открылся Коридор, втянув друидессу одним глотком. Лорд Самуэлс и его жена уныло проводили ее взглядом. Апатично повернувшись, они посмотрели в опочивальню, где Мэри продолжала убеждать Гвендолин лечь в постель. Но дочь, откровенно игнорируя каталистку, продолжала разговаривать с незримыми собеседниками.

— Друзья мои, вы так взволнованы! Я не понимаю почему. Вы говорите, что завтра утром произойдут ужасные вещи. Но все страшные вещи всегда случаются завтра утром. Так что же особенного в нынешней ночи? Но я посижу с вами, если вы считаете, что это поможет... А теперь, граф Девон, расскажите-ка побольше о мышах. Вы говорите, они мертвы, но ни следа крови...

— Дохлые мыши! — воскликнула леди Розамунда. — В каком мире она живет!

Лорд Самуэлс обнял жену и увел ее из комнаты дочери. Мэри осталась с подопечной, сидя в кресле рядом с ее постелью. Гвендолин устроилась среди подушек, разговаривая неведомо с кем.

Хотя Джорам промерз до костей, он остался в темном саду, прижав лицо к стеклу.

«Единственный дар, который ты можешь ей принести, — это печаль...»

Слова каталиста горестно прозвучали в его душе. Когда-то давным-давно Джорам мечтал о том, чтобы стать бароном. Он был уверен в том, что если получит богатство и славу, то в его жизни все наладится. Теперь он стал императором Мерилона. У него было богатство, но на что его тратить? А то, что считал единственной ценностью в своей жизни, он не сохранил. Ну что ж, теперь у него есть власть, и он воспользуется ею в этой войне, которая бесчисленному количеству людей будет стоить жизни.

Мертвые тела в опаленной траве...

Крохотные трупики мышей на чердаке...

«Моя вина! Моя вина! Пророчество вот-вот свершится, что бы я ни предпринимал! Может, тут и нельзя сделать ничего, чтобы его остановить. Может, и выбора-то у меня нет. Может, меня просто неумолимо влечет к краю пропасти...»

— Будь ты проклят! — крикнул он в ночи бесстрастным небесам. — Почему ты сделал это со мной?

В ярости он ударил кулаком по стволу молодой елочки.

— Ой! — послышался вскрик.

С болезненным стоном елка рухнула. Дрожа ветвями и шурша хвоей, она, причитая, лежала у ног Джорама.

— Ты что! — задыхаясь от негодования, говорила елка. — Ты же убил меня!

Вокруг елки воздух замерцал, и дерево превратилось в растянувшегося на земле Симкина. Держась за живот, он катался по опавшим листьям весь расхристанный, растрепанный, с листьями в волосах и с оранжевым шелковым платком на шее.

— Симкин! Извини! — подавляя неудержимое желание расхохотаться, сказал Джорам, помогая молодому человеку подняться. Тот встал, пошатываясь. — Прости. Я... я не знал, что дерево... это ты.

Джорам все-таки хихикнул. Услышав в собственном смешке истерическую нотку, он с усилием взял себя в руки. Однако губы его дрогнули в усмешке, когда он помогал Симкину, согнувшемуся в три погибели, неуверенно державшемуся на дрожащих ногах, войти в дом.

— Олмин благословенный! — воскликнула леди Розамунда, встретив их в прихожей. — Что случилось? Симкин! Что с тобой? А Телдара только что ушла!

Жалостно сопя, Симкин посмотрел на леди Розамунду страдальческим взглядом, прошептал: «Бренди», — и рухнул на пол. Он был в обмороке.

Джорам, Мосия и принц Гаральд внесли бесчувственного Симкина в гостиную. Леди Розамунда, беспомощно всплескивая руками, поспешила за ними, растерянно зовя Мэри и криками подняв на ноги весь дом.

— Что с ним? — спросил Гаральд, довольно бесцеремонно сгружая Симкина на софу.

— Я его стукнул, — мрачно ответил Джорам.

— Давно пора! — пробормотал Мосия.

— Я не хотел. Он стоял в саду, прикинувшись...

— Ох! — простонал Симкин, запрокинув голову и забросив за нее руку. — Я умираю, боги, я умираю!

— Да не умираешь ты! — с отвращением сказал Гаральд, склонившись над пациентом. — Тебе просто хорошенько двинули под дых. Скоро оправишься.

Слабым движением руки отстранив принца, Симкин поманил к себе Джорама.

— Я прощаю тебя! — пробормотал жалобным голосом Симкин, глотая воздух, как только что вытащенная из воды форель. — В конце концов, что значит убийство между друзьями-то? — Он обвел комнату туманным взглядом. — Дорогая леди! Леди Розамунда! Где вы? Взор мой туманится. Я не вижу вас! Я умираю!

Он протянул руку к леди Розамунде, которая стояла рядом. Неуверенно переведя взгляд с принца Гаральда на мужа, леди Розамунда взяла Симкина за руку.

— Ах! — выдохнул он, кладя ее руку себе на лоб. — Как же славно уйти на небеса, чувствуя на своем лбу нежное прикосновение женской руки! Будьте благословенны, леди Розамунда. Мое последнее «прости»... за то, что своим мертвым телом... я осквернил вашу гостиную. Прощайте.

Глаза его закрылись, голова запрокинулась.

— Бог мой! — Леди Розамунда страшно побледнела, выронив руку молодого человека.

Вновь открыв глаза, Симкин поднял голову.

— Не беспокойтесь... о последнем долге. — Он снова схватил леди Розамунду за руку. — Не надо. Я жил... как святой... Скорее всего... меня канонизируют... Прощайте.

Глаза его закатились. Голова в очередной раз упала. Рука обмякла.

— Я принесла бренди, миледи, — тихо сказала Мэри, входя в комнату.

Один глаз Симкина приоткрылся. Рука дрогнула. Из глубины подушек послышался слабый голос:

— Мерилонский... или импортный?

— Ну и удар, скажу вам! — с чувством, говорил Симкин часом позже. — Стою себе в саду, дышу чудным вечерним воздухом, и тут тебе — бац! Без всякого предупреждения лупят под дых!

Накрытый шелковой шалью самой леди Розамунды, с четвертым стаканом бренди — импортного — в руке, Симкин восседал среди бесчисленных подушек, видимо, уже не стоящий во вратах смерти.

— Я ведь уже извинился, — сказал Джорам, даже не пытаясь скрыть улыбку, светившуюся в его задумчивых глазах. С покаянным видом он посмотрел на свою руку, костяшки пальцев которой были разбиты в кровь о кору дерева. — Я, между прочим, сам ударился.

— Ну, можно сказать, что внешне я задубелый, но нежный внутри, — ответил Симкин, отпив бренди.

Джорам рассмеялся, и это было так неожиданно, что отец Сарьон, выйдя из комнаты, где находилась Гвендолин, изумленно уставился на друга. Ему показалось, что сейчас, когда Джорам сидит в кресле рядом с софой, на которой вольно разлегся Симкин, он впервые забыл о своих бедах и наконец успокоился душой.

— Прости шуту грехи его, — прошептал каталист, никак не в силах отделаться от привычки обращаться к божеству, в которое он уже не верил.