Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок

– Это как крышка ящика Пандоры, – сказала доктор Финфрок своим академическим, мелодичным и текучим голосом. Белоснежная прядь в ее волосах напоминала точку с запятой. – Конечно, вы хотите задать Оливеру много вопросов, да и кто бы не хотел? Но нам нужно двигаться осторожно. Никто из нас не может даже вообразить, каково ему сейчас. И насколько я поняла миссис Страут, у Оливера все еще трудности с самыми базовыми словами. Необходимо дать ему время, много времени, прежде чем ставить перед ним сложные вопросы. Мы ведь не хотим выпускать всех духов разом.

Ева кивнула:

– Абсолютно с вами согласна.

– А как вы себя чувствуете? – спросила доктор, указывая ручкой на Евины отекшие и покрасневшие глаза. – Все хорошо? Для вас ведь это тоже не мелочь.

– Просто великолепно, – ответила Ева.

– Алфавит, – начала Марго Страут, когда Ева и Чарли уселись возле четвертой койки. – Он далеко не идеален. Но дело движется.

– Алфавит?

Марго улыбнулась и громко причмокнула ириской. Со своей любовью к театральным эффектам, которую Ева заметила в последнюю неделю, Марго не стала ничего объяснять, чтобы демонстрация все сказала сама за себя.

– Оливер, ты знаешь, кто пришел? С кем я разговариваю? – Марго вновь приняла рабочее положение и сжала между пальцами тенарные мышцы Оливера.

Проводки ЭЭГ задрожали.

Ева ожидала услышать знакомое жизнерадостное механическое «Да», но на этот раз Марго сделала нечто иное.

– А? Б? В? – Не сводя глаз с расшифровки ЭЭГ, Марго перечислила буквы до середины алфавита, остановилась на «М» и нажала на экран, установленный над кроватью. А затем стала перечислять буквы сначала: – А? – спросила она, но больше ничего не сказала.

Марго снова нажала на экран, и компьютер назвал Еву так, как называл Оливер, – не «мать», не «мама», а по-техасски ласково: «Ма».

– Оливер.

Ма: резкий удар в спину. У Евы перехватило дыхание. Доктор Финфрок была права, но ящик Пандоры принадлежал не только Евиному сыну. Из нее с криками рвалось все – годы, ужас, украденные вещи, разваливающийся дом, потерянный и безалаберный сын, ежедневная многочасовая молитва. Все это бежало по ее щекам, клокотало в ее глотке. Ее едва не вырвало.

– Черт побери, – сказал Чарли, – ну просто черт побери!

– Именно так, – засмеялась Марго.

– И мы можем спросить его о чем угодно? – спросил Чарли. – Сказать что угодно, а он сможет ответить?

– Ну, я бы воздержалась от разговоров о политике. Ха-ха! Пока все очень медленно, по буквам. – Голос Марго дрожал, теряя профессиональную бесстрастность. – Но есть способы нарастить темп. Мы перейдем к другому алфавиту, где буквы сгруппированы по частоте…

Но тут, казалось, логопед утратила дар речи. По ее коже пошли пятна – красные континенты на глобусе ее головы. В конце концов, она тоже была матерью, еще одной матерью, утратившей часть собственного тела. Еще одной матерью с растерзанным сердцем, которая пыталась начать вторую или третью жизнь, вытаскивая слова из больных людей в клиниках и больницах, затерянных в техасской пустыне. Глядя, как влага собирается и стекает по пылающему лицу Марго, Ева впервые позволила себе предположить, что доктор Рамбл и остальные были правы насчет этой женщины. Ева никогда не говорила с ней ни о событиях того вечера, ни о погибшей дочери Марго, ни о бросившем ее муже; но теперь Еве показалось, что в ее истории действительно был негромкий героизм – в том, как она сублимировала свое горе в важнейшую работу. И к собственному немалому удивлению, Ева увидела, что руки ее тянутся к Марго Страут и обхватывают эту женщину, отчего их мокрые от слез шеи, соприкоснувшись, издали хлюпающий звук. Даже Чарли попытался принять участие в этой сцене, похлопывая обеих по спине.

Они разомкнули объятия и сделали вдох. Ева положила ладонь на щеку Оливера; его глаза продолжали лихорадочно метаться. Марго приподняла левую руку Оливера, погрузила пальцы в мякоть его ладони. Какие слова следует сказать, когда после десяти лет молчания ты наконец можешь поговорить с утраченным сыном? Что сказать сначала, что потом? Первое, что пришло Еве в голову, была, возможно, самая затертая фраза в языке, старинный лингвистический рецепт, который использовали снова и снова, так что он здорово приелся, – но что еще она могла сказать Оливеру, кроме «Я люблю тебя»?

– А? Б? В?

– Л! – объявила Марго, ощутив на этой букве двойное дрожание тенарных мышц.

– Люблю, – произнес механический голос. И хотя смысл был уже ясен, Марго продолжила, чтобы передать полноценную фразу. Минутой позже компьютер произнес: – Тебя.

В последние два часа, перед воскресным перерывом, Марго перевела с движений большого пальца на механический голос восемьдесят шесть слов. Все на одобренные доктором Финфрок темы. На вопрос, удобно ли ему, – «Трубка жмет». На вопрос о развлечениях – «Толкин» и «Дилан».

Об одиночестве – «Иногда». О скуке – «Иногда». О тех, кто может его навестить, – «Папа».

– Папа? – Чарли вскинул глаза на Марго, которая щурилась на экран расшифровки ЭЭГ.

– А? Б? В? – переспросила Марго.

– Хочу видеть Па, – наконец произнес автоматический голос.

Тем вечером, привычно поцеловав Оливера в щеку и собрав свои вещи, Ева долго смотрела на Марго, которая разминала свою затекшую руку. Когда Чарли убежал в туалет, Ева окликнула женщину по имени.

– Да? – Марго подняла глаза от своей аппаратуры, шмыгнула носом.

– Не знаю, – сказала Ева. – Это какая-то ирония. Я не нахожу слов, чтобы сказать, как я – признательна? Благодарна. Как я вам благодарна.

– Это просто моя работа, – отвечала Марго. – Только самая радостная ее часть.

– Дело в том, что я хочу просто сказать… Хочу сказать, что понимаю, как это трудно. Если я бы потеряла ребенка и потом стала бы делать то, что вы делаете с Оливером… Думаю, я бы не вынесла. А может, я ничего не понимаю. Но я хочу вас поблагодарить.

По обычаю всех Лавингов, Ева давно научилась превращать свою кожу в камень, защищать себя от внешнего мира, оборонять то, что внутри. В том, как Марго взяла ее руки в свои, было нечто глубоко ошеломительное: напоминание, что человек может ответить другому человеку с такой откровенностью.

– Нет, – сказала Марго. – Это вам спасибо.

Утро воскресенья. Чарли ушел на рассвете, оставив на кухонном столе записку: «Работаю. Вернусь позже». В отместку Ева решила не сообщать ничего о собственных планах на день, кроме мстительного послания: «Уехала». Некоторое время она смотрела на это слово, нацарапанное на бумажном полотенце, и наконец решила исправиться и добавила: «Обнимаю, целую. Ма».

Спустя час Ева свернула на Пайсано-Лейн в Марфе. Она окинула взглядом участок, но не увидела Джеда в сарае за подвешенными мусорными ангелами. Приставив ладони козырьком к фрагменту грязного стекла, скрытого за плетями винограда, Ева не сумела обнаружить никаких следов мужа среди потрепанной мебели в сероватом свете гостиной. Казалось, за прошедшую с ее последнего визита неделю место их абсурдных тайных рандеву помрачнело, и теперь томительная ностальгия их романа, о котором они стонали на бурой волне этого продавленного дивана, вызывала у нее стыд.