Особый прием Гурова - Алексей Макеев

На самом же деле Никитин думал, как ему жить дальше. Происшествие на кладбище его не сломало – приходилось и под дулом стоять, и жизнью рисковать, но тогда это было осознанно, в этом был смысл, и его никто втемную, как вчера, не использовал. Вот он сейчас и размышлял о Гурове, вспоминал не только свое с ним знакомство и совместную работу, но и все, что слышал о нем от других. И постепенно пришел к выводу, что несчастный Лев Иванович – настоящий человек. Да, с ним очень трудно, но ему с самим собой еще труднее! И то, что он подверг его жизнь совершенно ненужному риску, было вызвано вовсе не желанием доказать всем и каждому, что он самый крутой, а какими-то высшими соображениями, о которых Гуров ему просто не счел нужным сообщить. И вот именно то, что он ему ничего не сказал, сейчас и мучило Володю больше всего, потому что получалось, что Гуров ему не доверяет. Ну, и как после этого работать с человеком, который тебе не верит? Который единолично распоряжается твоей жизнью, двигает тебя, как пешку, но при этом не верит тебе? Вот во всем этом Володе и предстояло разобраться. Затянувшееся молчание в палате было прервано приходом Сафронова. Он принес им обычные в таких случаях гостинцы, а потом основательно уселся возле полковника и спросил:

– Гуров, а от кого ты узнал, что компромат должен быть на кладбище?

Тайны теперь это уже никакой не составляло, так что Лев ему все подробно объяснил:

– Понимаешь, ты его искал вплотную год, «братки», думаю, тоже сложа руки не сидели. А вы тут все друг друга знаете, так что, будь он у кого-то из близких Королеву людей, мигом бы поняли, но им-то он как раз и не доверял. Помнишь, ты сказал, что его доверенным лицом может быть только или очень преданный, или очень глупый, или очень наивный человек? А я бы сюда добавил еще одно – не местный! Я от первого до последнего слова прочитал вашу протестную газетенку и очень удивился – это был действительно лай мелкой шавки. А еще ты сказал, что главный редактор не местный и его кто-то со стороны проплачивает. Так за что платят-то? За это тявканье? Но это же несерьезно! Значит, кому-то просто было нужно, чтобы эта якобы оппозиционная газетенка в городе была – демократия в действии! А кто правил бал в области? Королев! Он бы только мигнул, и от всей редакции даже пыли не осталось бы. Вот я и наведался в эту самую редакцию, познакомился с мальчишками, что там работают, поговорил с ними, а разговаривать я умею, и очень скоро выяснил, что главный редактор, Дмитрий Петрович Горелов, родом откуда-то из Алтайского края. Позвонил Стасу в Москву и попросил навести о нем справки. Оказалось, что мать Елены и Дмитрия Митрофановых увезла своих детей на Алтай, подальше от Чернореченска. Вот там-то с помощью местных знахарок она на диком меде, целебных травах и чистом воздухе их и выходила! У Дмитрия бронхиальная астма прошла, как будто ее никогда и не было! А еще она там замуж вышла за местного, который, узнав их историю, и детей ее усыновил, да и место рождения изменить сумел. Вот так они все из Митрофановых стали Гореловыми! Елена тоже там живет, и замуж вышла, и детей нарожала! А Дмитрий сюда мстить приехал! Газетенка поначалу действительно была острой, что Королеву, естественно, не понравилось, и захотел он узнать, кому это так неймется! Приволокли к нему Дмитрия, а он его тут же и узнал – в соседних домах ведь жили. И понял тогда Королев, какая удача ему привалила – ну, кто же у его врага компромат искать будет? А поскольку сволочь он действительно хитрая, то перевербовать Дмитрия ему было раз плюнуть! И поместил этот наивный парень компромат в такое место, куда никто никогда в жизни заглянуть не додумается, – под памятник своему отцу! Вот такой он был преданный человек!

– А ты, значит, его на свою сторону перетянул? Для того-то тебе копии записей и потребовались?

– И даже с ними с меня семь потов сошло, пока я его убедил мне помочь, – подтвердил Гуров. – Да вот только все зря оказалось! Кто-то меня опередил, причем давно!

– Да, не повезло, – без особых эмоций в голосе произнес генерал. – Зато понятно, почему Горелов сегодня утром из города с концами уехал. Кстати, это он Порошину звонил?

– Он самый!

– Понятно! А чего ж вы на кладбище вдвоем отправились? Могли бы оперов с собой для надежности прихватить.

– Да я подумал, что мы сами справимся, – ответил Лев.

– Ну-ну, – только и сказал на это Сафронов.

– Коршуна тебе уже отдали?

– Отдадут, куда они денутся? Вот решат свои дела и отдадут!

– А какие еще новости в городе? – поинтересовался Гуров. – Никто случайно не пропал?

– Лично мне об этом ничего не известно, но, если заявления будут, так только через трое суток, – равнодушно ответил генерал. – А так все спокойно! Только вот дорогу из Гнилого в город перекопали – теплотрассу проводить будут. Гвардейцы патрулируют, как обычно. Поляков к себе своего зама вызвал и объяснил, что, несмотря на то, что Королев по болезни обязанности свои выполнять не может, ничего не изменится, так что пусть работают, как работали.

– Что с Евгением решили делать?

– А что мы ему можем предъявить? – поинтересовался Сафронов. – Катька, оказывается, с ним о Зайцеве даже не разговаривала – он не любит, когда при нем других мужчин обсуждают. Звонок из сотовой компании? Даже не смешно. То, что возле вышки был, он не отрицает, но это не преступление, а с пультом в руках его никто не застукал. Санкцию на арест мы, конечно, получить попробуем, и, может быть, даже получим, но тут за дело возьмется Шварц, и будет нам швах, простите за каламбур. Ну, поправляйтесь!

Он вышел, и Гуров, хоть и стыдно ему было в этом признаться, вздохнул с облегчением, потому что ему очень не хотелось, чтобы генерал высказал ему в присутствии Никитина все, о чем думал, а думал Сафронов о нем вещи самые нелестные – это Лев по его взгляду понял. Он посмотрел в сторону Володи, но тот, во время их разговора заинтересованно к нему прислушивавшийся, сейчас опять сделал вид, что спит. «Ничего! Пусть перебесится, успокоится, а потом и объяснить ему все можно будет!» Но время шло, а Никитин не делал ни малейшей попытки заговорить с ним. Так они и провели этот день в полном молчании.

А наутро повторилось все то же, что и вчера: градусник, уколы, таблетки, системы, безвкусный завтрак и молчание. Но вдруг дверь открылась, и в палату вошло маленькое чудо: девочка лет пяти, в шортиках, маечке и панамке, из-под которой виднелись каштановые кудряшки. А за ней появился Костя.

– Я вот тут своих девчонок на дачу вез и решил к вам заглянуть, – объяснил он. – Это моя племянница Юлька!

– Юлечка! – поправила его девочка.

– А вот это, – обернулся он, но сзади никого не было, и, шмыгнув в коридор, Костя почти затащил к ним в палату девушку, несомненно, мать Юли, потому что они были очень похожи, – моя сестра Марина.

Марину никто не назвал бы писаной красавицей, но она была милая, домашняя и уютная, и обаятельная в своем смущении.

– А это – полковник Лев Иванович Гуров, гроза всего преступного мира России, – продолжал Константин, и Марина с интересом посмотрела на него. – А вот это – его верный помощник, капитан Владимир Владимирович Никитин.