Судьба и другие аттракционы - Дмитрий Раскин

— Наверно, специально так, — задумался Арбов, — чтобы мы сознавали нелепость того, что предложат нам эти аттракционы, да и собственную… Кстати, Лидия, а почему вы так уверены, что именно ад?

Послышался мягкий колокольный звон.

— Колокола Марии Магдалины каждые четверть часа нас уверяют, что время, скорее всего, безобидно, — кивнул, улыбнулся Ветфельд.

— А вы, Лидия, почему остались? — спрашивает Арбов.

— Вы правильно поняли, Семен, у меня нет особых причин оставаться, как оказалось, но и нет причин, чтобы уйти.

— Вам, конечно же, видится в этом высокий трагизм. — Ветфельд говорит с какой-то пьяной интонацией, хотя он сегодня вообще не употреблял спиртного.

— Это, комично, скорее, — спокойно ответила Лидия.

Курт Ветфельд толкнул дверь своего номера, вытащил ключ из замочной скважины, захлопнул дверь, не включив свет, прошел к кровати, сбросил пиджак, не на стул, а куда придется. Пришлось на пол. С наслаждением сорвал с себя галстук. В самом деле, надо было сегодня напиться, он просто как-то не сообразил. Жилетка последовала за пиджаком. Ветфельд состроил себе гримасу в зеркале, но это было фальшью — он сейчас себе не интересен. Отошел к окну, открыл балконную дверь. Ночь обдала холодом. А так и должно быть в горах. В двадцать лет, если б попал сюда… В двадцать он попросил бы для себя гениальности, в сорок мудрости, а в свои шестьдесят? Ему объяснили сегодня, что он здесь именно потому, что не просит. Но есть нюанс, так, нюансик — не он не просит — ему не о чем просить!

Нечего просить не имеющему ничего?! Зачем он ехал сюда? Добивался, платил деньги, проходил тесты, ждал своей очереди? Дать отчет.

Перед судьбой? Он никогда не проговаривал мысленно этого, но, получается так. Отчет перед своей невнятной, вялой?.. что же, ему под стать. Чем здесь может помочь управляющий со своими аттракционами? Но его же оставили, номер вот дали в отеле. Но разве, чтобы помочь? Они же не обещали ничего такого. Он только сейчас понял: не обещали.

Пустота по итогам правильной, добросовестно прожитой жизни. Всё, что было хорошего, сколько-то доброго, подлинного, настоящего — так ли иначе скрывало эту пустоту от него самого, камуфлировало ее собою. Вот, кажется, весь отчет. Что, получается, завтра можно уезжать?

Уже в постели, зарывшись в простыни: Мария. Он был счастлив с ней здесь, эту их неделю в Карловых Варах. Вскоре они расстались. Нет, это называется по-другому: в общем-то он предал ее, предал ее любовь. У него были смягчающие обстоятельства. Довольно много смягчающих. Тогда они в самом деле смягчали, но а чуть погодя… А погодя, так ли это его волновало? Привыкнуть к мелким своим грехам. Пошло, да? Скорее, просто. А угрызения? В меру. Так, для поддержания совести в тонусе. Они не виделись с Марией после, было лишь несколько телефонных звонков: они значили для нее, а он для себя всё решил тогда, в общем, был прав, только разрыв получился каким-то грубым у него, точнее, тягостным. Надо принять таблетку, иначе он не заснет. И окошко придется закрыть, как ни жаль этого чудного воздуха, чтобы завтра не проснуться с насморком.

Арбов и Лидия на втором этаже отеля, идут по коридору.

— Значит, завтра аттракцион. — рассуждает Арбов, — представляю себе карусель под нашим весом, я сажусь на деревянную лошадку, вы, Лидия, водружаете себя на дельфинчика или вам понравился ослик? Курт втискивается между горбом верблюжонка и мы начинаем по кругу. Как у вас, Лидия с вестибулярным аппаратом? Вы, конечно, скажете сейчас, что не Круг это будет вовсе, а Путь, и всё такое…

— Я вообще-то намеревалась вежливо промолчать. — Лидия старалась не раздражаться.

— А что, если Круг и есть Путь, вот так, раз за разом?.. Давайте еще попробуем, вдруг на этот раз и вывезет к смыслу ли, к свету?

— Семен, вы ведете себя как пьяный, а ведь вы, как и Ветфельд, совсем не пили.

— А что если завтра взять и попросить коттеджик в здешних окрестностях? Каруселька вместе с прочими «аттракционами» оскорбится, конечно, но думаю, мне не откажут. Из презрения, скорее всего. Сюда приходят за сокровенным, разрешить загадку бытия, понять хоть что-то в его сути, в собственном предназначении, а тут вдруг вилла на четыре спальни. Или лучше все-таки просить на три? Дабы не зарываться.

— Не дергали бы вы себя, Сема. Тем более, что мы не знаем, что ждет всех нас завтра.

— Да что бы ни было! Оно что, перечеркнет всё то, что есть я? И вряд ли что-то такое добавит к моей достаточно бездарно и наспех прожитой жизни. Кстати, Лидия, вы не замечали, бывает так: чем неудачнее, бездарнее жизнь, тем вроде как достовернее, а то и глубже мы?

— Мне что-то не хочется сейчас исповедоваться.

— Да, да, извините. Если мне пришла охота копаться в собственных кишках, это не значит, что и вы должны за компанию… Да и какие эти кишки, — пожал плечами Арбов. — Да и какое копание, так, по привычке.

— Как вы думаете, почему нас выбрали на самом деле? — вдруг спросила Лидия.

— Для разнообразия, — попытался сострить Арбов.

— Считаете, что в наших жалобах на жизнь и в неудовлетворенности судьбой может быть что-то новенькое для них? Похоже, управляющий сказал правду.

— Но вряд ли что до конца. Мне кажется, на нас хотят испытать какой-то новый режим работы аттракциона, что отличен от исполнения желаний и исправления судьбы.

— Вы так самонадеянны?

— То есть?

— В самом деле считаете, что выше и того, и другого?

— Может, и ниже, я не знаю, — развел руками Арбов, — но не суть… Главное, что я, смею надеяться, свободен от…

— Я напомню вам эти ваши слова завтра. Ну вот, мы пришли.

Последней фразой Лидия превратила Арбова в провожающего, но он, она знает прекрасно, не провожал вовсе, просто увлекся разговором.

— Нет, Семен, идите к себе. — Прикидывается, будто так поняла замешательство Арбова. — В этом нет смысла, правда. Всё равно завтра, когда они откроют свой аттракцион, заведут свою карусель, каждый из нас будет сам за себя.

— И что, здесь мы узнаем разгадку, сущность, суть, предназначение нашего бытия?! А вы так уверены, что вообще была загадка?

Отец стоял в саду отеля. Ранним утром, когда все еще спят, Арбов спустился в сад. Отец стоял давно. Шок, ужас, наверное, были уже позади. Он дышал. Видел. Осязал.

Отец вслушивался в шорох света, что проходит сейчас сквозь крону наискось на травы… отец точно такой, каким был десять лет назад, когда Арбов последний раз видел его… это лицемерие языка — когда он последний раз видел его в сознании!

Отец, точно такой, каким был. Как только выдержало сердце Арбова.

Отец умирал долго… долго, мучительно. Эта бессмыслица неимоверной муки, непосильного, неприподъемного для него страдания. Это бессилие Арбова помочь, сделать что-нибудь для отца, а не для успокоения собственной совести. Этот его неосознанный, рефлекторный отказ сострадать и сама любовь к отцу оказалась здесь индульгенцией для Арбова, и только…