Скрытая бухта - Мария Орунья

Служанка-то не могла ничего сделать сама, она такая маленькая, такая тщедушная, а сеньор под два метра ростом и весит изрядно. Разве сардинка может проглотить кита? Дона Игнасио уже как будто считали мертвым. Должно быть, упился до беспамятства, пошел гулять да и свалился в пропасть. Там совсем близко. Но осмотр пляжей, скал, обрывов не дал результата.

Сеньор Чакон тоже чувствовал, что именно смерть – причина исчезновения его непутевого отпрыска. Но где же тогда его тело? Кто-то ведь в этом повинен, но кто? Местные знакомые из франкистов и чиновников заверяли, что никакие вооруженные люди не рыскали по окрестностям в поисках прячущихся республиканцев. И в “Голубом доме” ни один такой не появлялся.

А затем произошло то, чего следовало ожидать, – нашелся козел отпущения. На допрос в Убиарко вызвали рыбака Луиса.

Три дня и три бесконечные ночи его продержали в камере при мэрии, дожидаясь, что парень сломается и сознается во всем. Его угрожали отправить в тюрьму Сантандера, до суда, почти гарантированно грозившего закончиться смертным приговором или, если повезет, пожизненным заключением в Дуэсо.

Усилия его кузена Мануэля, служившего в гражданской гвардии, увенчались успехом только тогда, когда отчаявшийся арестант отсидел пять недель в тюрьме Сантандера, на своей шкуре познав тяготы жизни заключенных, многие из которых были политическими. В камере на стене было нацарапано: “Лучшее и худшее в человеке то, что он привыкает почти ко всему”. Мануэль обивал пороги всех военных чиновников, обещал быть их должником, взывал к здравому смыслу и наконец, с помощью адвоката из Торрелавеги и свидетелей, смог доказать, что Луис засиделся в тот вечер в таверне тети Ампаро. А оттуда, сильно в подпитии, побрел домой, где его ждали мать и тетя, а перед рассветом он уже был в порту. Из моря вернулся между семью тридцатью и восемью утра, позавтракал в таверне и поехал в Убиарко первым утренним автобусом. Дорога заняла примерно полчаса. Никакой машины у Луиса нет, он ведь всего-навсего бедный рыбак, а последний автобус в Убиарко в восемь вечера. Их только три – утренний, что уходит в девять, потом в полдень и вечерний, восьмичасовой. Луис попросту не мог проделать весь путь пешком, на это ушло бы три часа, расправиться с доном Игнасио, пешком же вернуться домой и в обычное время выйти в море. Это если ему вообще было дело до дона Игнасио, ведь парень уже обручился с некоей Сарой, швеей из Комильяса.

Но что же тогда парень делал в Убиарко в тот самый день? Он утверждал, что хотел сообщить своей бывшей подруге, что женится, окончательно, так сказать, попрощаться. Никто не смог добиться от него хотя бы одной детали, противоречащей этой версии. Возможно, его визит и правда оказался катастрофической случайностью.

Луиса освободили без суда, семейство Чакон не предъявило официального обвинения, а полиция не нашла достаточных доказательств для удержания под стражей. Луису повезло. Он всего лишь бедолага, подумал сеньор Чакон, когда попросил устроить им встречу и взглянул в честные глаза обвиняемого. Говорят, это он и ходатайствовал о скорейшем освобождении парня.

Кошмар Луиса продолжался шесть недель, над левой бровью у него остался шрам – в память о том, как слуги закона безуспешно пытались выбить из него нужные показания.

Тем не менее, несмотря на его очевидную невиновность, имя Луиса оказалось запятнано, на него легла мрачная тень подозрений, а душа его будто покрылась копотью. Хана много раз спрашивала себя, действительно ли Луис приходил в “Голубой дом” только для того, чтобы сообщить ей о своей помолвке. Изъеденная чувством вины, она попыталась встретиться с Луисом – чтобы примириться с самой собой, подарить ему хоть немного спокойствия. Но тому уже не нужны были любовные игры с зеленоглазой герцогиней. Луис бежал без оглядки, потому что знал: если снова взглянет на Хану, то рухнет к ее ногам, отдастся ее ласке.

Он твердо был намерен жениться на Саре, как и объявил Хане в тот день. Сара – милая девушка и любит его. С ней он чувствовал себя спокойным, укрытым от невзгод. Может, в этом и состоит настоящая любовь – найти тихую гавань для растревоженного сердца.

Смерть придет, и у нее будут твои глаза.

Чезаре Павезе (1908–1950), итальянский писатель и поэт

Хана промаялась без сна всю ночь. Это опять началось. Ее припадки вернулись, а с ними вернулся и ужас. Сколько душ, сколько тел она оставила после себя? Первым был Игнасио Чакон. Он унизил ее, предал – и потому заслужил, правда? Но за ним последовали и другие, жизнь которых обрывалась, когда они становились помехой.

Однако, когда умер ее второй супруг, сеньор Мухика, к Хане возвратилась ясность сознания и она поняла, что ею руководят не амбиции и даже не страх перед нищетой, а беспримесное зло, управлявшее ею. Это осознание пришло к ней не только из-за смерти второго мужа, но после долгих и мучительных раздумий, после борьбы с той яростью, что переполняла ее. Несколько месяцев она пребывала в глубочайшей депрессии, размышляла, кто же она такая, на что тратит свою жизнь и что это за неумолимая злобная сущность сопровождает ее с детства. Она решила отстраниться от всего и всех, от семьи, сосредоточиться на работе, заново изобрести саму себя – новую личность, с которой она могла бы жить без этого гложущего чувства вины. Она пыталась облегчить груз, что лежал на душе, устраивая благотворительные аукционы и ужины, покровительствуя местным художникам, помогая женским организациям, жертвуя деньги на парки, субсидируя местный детский приют. Это была новая Хана – одинокая вдова, с головой погрузившаяся в работу и заботы о маленькой дочери.

Но когда на вилле “Марина” нашли младенца, демон вернулся, чтобы снова завладеть ею, чтобы снова подтолкнуть ее к действиям, – для злобного божества это было частью ее сути, естеством, могущественным и неукротимым.

Зря она позвонила. Может, все сложилось бы точно так же и без ее звонка, но ведь она позвонила – в момент отчаяния, поддавшись панике. После этого действовал уже не человек – эта злая сущность попросту не могла быть человеком. И она никогда не остановится. Разве что сама Хана прекратит существовать.

Она встала и накинула халат поверх ночной рубашки, ей хотелось еще раз встретить рассвет. Стояла тишина. Хана положила на ночной столик короткую записку, подготовленную накануне вечером. Взяла из сейфа все необходимое, медленно проковыляла из спальни, с трудом спустилась на первый этаж. Она испытала удовольствие,