Изгнание в рай - Анна и Сергей Литвиновы

Ему было приятно признание сестры. И когда обдумывал похищение и выкуп, даже мысль пришла в голову: взять ее в долю. Но потом от идеи отказался. Чем больше людей втянуто, тем выше риск. Да и делиться не хотелось.

Однако сейчас, когда все пошло наперекосяк, двоюродной сестрице нашлась отличная роль.

Кто, как не няня, постоянно живущая в доме, сможет подтвердить, что Томский с Кнопкой жестоко ссорились? Что жена хотела забрать дочь и уйти, а муж грозился ее за это убить.

А похищения вообще никакого не было. Сева был уверен: Томский ни с кем, кроме него, ситуацию не обсуждал, подтвердить его слова никто не сможет.

Значит, что?

Просто бредит Михаил. Или специально сказку придумывает, чтобы от себя подозрения отвести.

О’кей, пока убедительно. Особенно, когда Галка с ним в одну дудку споет.

Но только все равно не хватает. Главного штриха, вишенки на торте.

Как это: Томский жену с дочкой убил, а сам даже показать не сможет, где трагедия случилась?

Тем более ружье на месте преступления – его собственное!

Значит, нужно, чтобы он туда поехал! Своими глазами увидел трупы дочери и жены. Еще и за ружье бы схватился – а что, Томский дурак, с него станется! Ну а если достанет ума не трогать, все равно «Беретта» по документам ему принадлежит! Мало ли, что он о краже заявлял. Может, наврал. Специально. Загодя преступление планировал.

Что будет дальше?

Вариантов два. И оба для Севы – чрезвычайно удачные.

Или Томского арестуют за убийство.

Или у него банально сорвет крышу. С врачами, кстати, надо будет поговорить, может быть, денег дать. У него их теперь много.

…И Акимов блистательно завершил свою спецоперацию.

Отправил Мишке с анонимного интернет-ящика координаты деревни Веселое.

Договорился обо всем с Галиной. Та с восторгом согласилась его поддержать, а он передал ей сто тысяч долларов. Деньги, что предназначались Сазонову.

Дальше встретился с Жориком. Напоил его – до положения риз.

А когда парень уснул, закатал ему рукав и сделал укольчик. Промедол. Тройная доза. Алкаши – они такие. Сначала пьют, а потом на наркотики переходят, чтобы ощущения были острее.

Плану «А» – похищению – можно поставить твердую «тройку».

Зато план «Б» – подстава – оказался исполнен на высший балл.

…А Томский с окровавленным ножом в руках – это просто сон. Сейчас Сева проснется и окажется, кем и был. Здоровым, независимым и счастливым жителем свободной Европы.

* * *

Кнопка сидела в кресле. Так, как она любила: ноги свесила с подлокотника, голову уложила на спинку.

Леночка вилась рядом, посмеивалась над мамой:

– Ты на кошку похожа!

– А ты на котенка! – улыбалась в ответ Нина Васильевна.

И дочка полезла к маме – ласкаться.

Теперь обе на кресле взгромоздились, девочка подставляет ушко, мама чешет, на два голоса мурлычат. Соревнуются – кто громче.

– Я – стрррашная тигрица! – заявляет дочка.

– А я камышовая кошка, хитрая и коварная, – улыбается мама.

– Эй, зоопарк! – хохочет Михаил. – Хватит кресло ломать!

Но девочки его выглядят настолько умиротворенными, радостными, что не выдерживает сам. Плюхается на пол у их ног. Кладет голову Кнопке на колени, шепчет:

– Как я счастлив, когда вы рядом!

Чего-то, правда, не хватает для полной идиллии. Из окна видны зеленые поля, а вовсе не море. И обои в гостиной совсем не те, что они все вместе выбирали. Почему они не в своем доме? Путешествуют? Или у кого-то в гостях?

Еще странность в картинке.

Кнопка с Леночкой, пусть улыбаются, но очень бледненькие, почти бесплотные. И ежатся зябко, хотя в комнате тепло, пылает камин.

Девочка тяжело вздыхает:

– Мам, мне все время холодно!

Кнопка пытается подбодрить дочь:

– Зато здесь червей нет. Разве мало?

– Червей? Каких червей? – вскидывается Томский.

Но ответа услышать не успевает. Входная дверь хлопает, и его любимые кошка с котенком мгновенно тают, растворяются в воздухе.

Кресло теперь пусто.

Зато на пороге совсем другая фигура. Крепкая, земная. Ядреная, с румянцем во всю щеку. Эта уж явно проживет на земле еще долгие годы.

Настя. Хотя он давно запретил ей сюда входить.

– Что тебе надо?! – в ярости бросается на нее Михаил.

В последнее время помощница вела себя почти идеально. Все ее глупости: инициативы, советы, комментарии, идеи – он подавил на корню. Анастасия является, лишь когда он велит, и делает только то, что он скажет.

Но почему она посмела выйти из повиновения – опять?

Томский за последние месяцы привык: в Настиных глазах – постоянный страх. Они и сейчас испуганные, прямо дрожат.

Но голос – решительный, твердый.

А в руках… в руках пистолет. Да что себе красотка позволяет?!

Пошел на нее решительно – не испугалась. Вскинула оружие, наставила на него. Дрожащим голосом произнесла:

– Он заряжен. Я выстрелю! Еще шаг – и стреляю.

Он шагнул без раздумий.

По ее щеке скатилась слезинка. Шепотом попросила:

– Пожалуйста, послушай меня. Два слова.

Томский отвернулся от нее. Ожесточенно пнул кресло. Пустое. Теперь – пустое. Из-за нее.

Настя сочувственно прошелестела:

– Я понимаю. Там были… Леночка и Кнопка?

– Да! Да, черт побери! А ты пришла и спугнула их.

– Миша, – горько усмехнулась Настя. – В прошлый раз, когда ты вышел из подвала, – здесь, в комнате, – ты нашел их трупы. Расчлененные на куски. Их терзали грифы. Помнишь, как ты кричал?

Он сморщился от тяжкого воспоминания. Решительно выкрикнул:

– Но сейчас они были живые! Настоящие! Леночка сидела у мамы на руках…

Настя крепче сжала пистолет в пальцах:

– Миша. Ты все прекрасно понимаешь. Это снова была галлюцинация.

– И что? – взорвался он. – Что с того?! Я уже давно безнадежный псих, мы оба это знаем.

– Эх, Томский. – В ее голосе звучало презрение. – Как это просто. Сказать: «Я – псих». И снять с себя всю ответственность.

– Ты мне предлагаешь что-то иное? – Он иронически вскинул бровь.

– Да, черт возьми! – взорвалась она. – Да! Я тебе предлагаю: забыть о проклятом подвале. Потому что отправляешься ты туда почти нормальным. Но выходишь – полностью сумасшедшим.