Психокинетики - Рома Ньюман

Депутат нахмурил брови. Ему не хотелось знать, на что за его спиной так пристально смотрит молодой человек. Но, повинуясь какому-то первобытному любопытству, Всеволод Петрович обернулся.

В дальнем углу комнаты из потолка вырастал толстый нейлоновый шнур. Наверное, такими пользуются скалолазы. Шнур заканчивался петлей, обвившей тонкую шею Ольги Сухоставской…

Облаченная в то же незатейливое платье, в котором дочь Сухого была за ужином, девушка слегка покачивалась в полуметре над полом. Бледные руки тяжелыми плетьми свисали вдоль бедер, голова безвольно упала на грудь, а взлохмаченные волосы скрывали лицо.

– Господи, нет!

Сухоставский вскочил с места и бросился к трупу.

– Оленька, нет! Боже, только не это!

Всеволод Петрович обхватил бедра дочери, приподнял ее тело.

– Нет! Моя дочь! Нет!!!

Эрик поднялся из-за стола, одернул пиджак, идеально сидевший на его подтянутой фигуре, наблюдая за реакцией Сухоставского. Когда Всеволод Петрович подбежал, чтобы схватить стул, на котором сидел, азиат увидел огромные слезы, ручьями бежавшие по щекам мужчины. Лицо Эрика не выражало никаких эмоций, когда он смотрел, как Сухоставский пытается развязать крепкий узел на шее дочери. Всемогущий политик рыдал, издавая нечленораздельные звуки. Совершал абсолютно бессмысленные действия в попытках вытащить мертвое тело. Мужчина начинал сходить с ума.

Эрик медленно поднял руку вверх и звонко щелкнул пальцами. Повешенная дочь Сухого мгновенно дематериализовалась. От неожиданности Всеволод Петрович оступился на стуле, налетел плечом на стену, мешком сполз на пол. Поджав к груди колени, мужчина зарыдал.

Эрик подошел ближе, вороном нависнув над ним.

– Я могу делать это целую вечность… а вы не сможете проснуться, ибо я не позволю. Вы будете наблюдать десятки… сотни вариантов ее смерти. Самые жестокие, самые страшные. Затем – вашего внука. А после – их обоих. Одновременно.

Он выдержал паузу, с любопытством ученого вглядываясь в мокрое от слез лицо Сухоставского.

– Но нужно ли нам такое, Всеволод Петрович?

Эрик подтянул брюки, сел на корточки возле Сухого.

– Я все еще могу рассчитывать на вашу лояльность?

Всеволод Петрович тяжело дышал. В реальном мире его сердце не выдержало бы увиденного, но здесь… он был обречен испытывать муки. Политик посмотрел на азиата взглядом затравленного зверя.

– Запомни, сынок. Если когда-нибудь мы с тобой действительно встретимся… – Сухой смахнул с лица слезы. – Тебе конец.

Эрик молчал, терпеливо глядя на Всеволода Петровича. Сухоставский перевел дух, начиная успокаиваться.

– Я сделаю…

И все исчезло. Яркий свет, холеный азиат, безвкусный воздух. Кто-то тормошил его за плечи, призывая проснуться. Такой дивный, такой любимый голос.

Сухоставский открыл глаза. Он вновь находился в своем кабинете, за своим столом, в своем кресле. А возле него – Ольга.

– Пап, ты чего?! Ты так громко кричал! Перепугал меня.

– Оля… Оленька! – Всеволод Петрович обеими руками обхватил дочь за плечи.

– Ой, пап…

Сухоставский прильнул к ней всем телом, сжимая в объятиях так крепко, как только может человек сжимать в руках саму жизнь. Потому что Оля и есть его жизнь.

Тени. Они – тени.

Так полагал Александр Кравчук, наблюдая, как на небольшой сцене частного театра пятеро абсолютно нагих, с головы до пят исписанных витиеватыми узорами девиц изображают сюрреалистичные фигуры. Режиссер пытался донести до актрис глубинный смысл действа, вещая и активно жестикулируя короткими ручками с зажатым в них текстом пьесы.

Когда-то невысокий лысеющий мужчина (в красной водолазке и накрученном на шею клетчатом шарфе) имел огромный вес в криминальном мире и прозвище Миша Творческий. Со временем ему удалось отойти от дел, легализоваться, приобрести небольшой театр, и теперь Михаил Юрьевич Духов занимался тем, что реализовывал юношеские мечты о театральных подмостках.

Александр слышал об успехе среди столичного бомонда дебютной постановки Духова. Однако сейчас, сидя в полумраке зрительного зала и наблюдая за генеральной репетицией второй пьесы, Кравчук не мог взять в толк, что же пытается сказать творец.

– Десять минут перерыв, – объявил Михаил Юрьевич.

Девушки быстренько накинули на свои тельца простыни и скрылись. Духов положил листы сценария на столик, взял маленькую бутылку минеральной воды, поднялся в зал.

– Как тебе, Саш? – спросил он, садясь в кресло подле Кравчука.

– Если честно, Михаил Юрьевич, я ничего не понял.

Режиссер сделал жадный глоток воды, закрутил крышку.

– Все правильно. Это же первый акт. В нем вообще смысл не должен проглядываться. Зрителя необходимо держать в максимальном неведении.

Духов обладал очень плавной жестикуляцией.

– Усыпать их путь к прозрению символами и загадками. И лишь во втором акте дать несколько намеков на смысл. Но – только намеки! Не более. Зато в третьем – развязка, кульминация! Вот где зритель получает по башке! Вот он где – эффект разорвавшейся бомбы! В третьем акте все становится на свои места.

– Что ж… Первый акт я уже видел, надеюсь, удастся посмотреть и третий. И все встанет на свои места.

Режиссер махнул рукой.

– Я знаю, зачем ты пришел, Саш. И об ультиматуме Сухого мне тоже известно.

Кравчук уверенно покачал головой.

– Не было никакого ультиматума.

– Ультиматум был. Ты просто не заметил. В отличие от прессинга, который он тебе учинил, да?

– Я теряю деньги, Михаил Юрьевич. Много денег.

– Своих?

– Не только.

– И Сухой в курсе? Что от его действий страдаешь не только ты, но и другие?

– Да. Собственно, на то он и делает ставку.

– Ты не задумывался, с чего вдруг в ваших взаимоотношениях произошла резкая смена полюсов? Ведь, насколько я в курсе, он всегда относился к тебе благосклонно.

– Думал, конечно. Но ответ очевиден. Мои ребята совершили прорыв в науке. Скоро на нас прольется денежный дождь. Сухоставский хочет свои пять капель.

– Деньги для него не важны, уж поверь мне. Во всяком случае сейчас.

– Сомневаюсь. Он фанатично пытается контролировать любой из моих источников доходов.

Миша Творческий смотрел на сцену, думая о своем.

– Тебе не приходило в голову, что Всеволод может исполнять чужую волю?

Кравчук с сомнением покосился на старшего товарища. По виду не сказать, чтобы тот шутил.