Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало - Карина Тихонова

— Сережа, я не могу взяться за этот дом, — сказала она вечером мужу. И рассказала, взахлеб, чуть не плача, о том, что ей пришлось увидеть.

Муж спокойно допил чай, отставил чашку и мягко объяснил:

— Видишь ли, Катюша, этот человек нам может быть очень полезен. Конечно, я понимаю твое… затруднение. Но, с другой стороны, чего ты ждала от мальчика, выросшего в бакинском детдоме?

И попросил:

— Сделай все так, как он хочет. Ради меня. Хорошо?

Конечно, она сдалась, как сдавалась всегда. Потому, что Сережа «лучше знает». Потому, что хотела сдаться.

Поехала в крупнейшее представительство итальянских мебельных фабрик. Просмотрела бессчетное количество каталогов и слайдов. Задавала только один вопрос, от которого поначалу сладко замирало сердце производителя:

— Дороже есть?

И начинала диктовать свои условия, от которых лица итальянцев вытягивались, как у персонажей на картинах Эль Греко. Стоически переживала косые полупрезрительные взгляды, которые чувствовала затылком и никогда не видела глазами. Училась у продавцов, как ведут себя с денежным клиентом.

— Прекрасно! — говорили они ей, почти незаметно справляясь с первым приступом естественной брезгливости. — Ручная работа — это всегда дорого, но это на века.

— О да! — отвечала она с энтузиазмом. Выходила на улицу и падала на ближайшую скамейку, сгорая от стыда и унижения. Представляла, что говорят о ней сейчас в покинутом офисе.

Справилась.

Обставила дом так, как не обставил бы и сам хозяин. Тот пришел в неистовый восторг от затраченных ею усилий, затраченных им денег и полученного результата.

Изнутри дом напоминал скорлупу грецкого ореха, весь изукрашенный рельефами, завитушками, ручной резьбой… Хозяин выписал ей щедрые премиальные и созвал гостей на новоселье, не забыв пригласить ее и мужа. Вернее, мужа и ее.

— Я не смогу этого вынести, — сказала она Сергею со слезами. — Пожалуйста, избавь меня от унижения.

— Катюша, нужно пойти, — мягко ответил он.

Она пошла. И весь вечер мастерски делала вид, что работа исполнена безукоризненно.

Хозяин водил гостей по комнатам, называя стоимость каждого гарнитура. Иногда ее притворно забывал и звал на помощь Екатерину Дмитриевну. Она являлась с веселой готовностью, озвучивала цену и удалялась куда-нибудь в туалет, потихоньку поскрежетать зубами. Одним словом, не вечер, а ужастик Босха.

Самое главное, что Сергей был ей искренне, бесконечно благодарен. И то, что произошло между ними той ночью после возвращения домой, доказывало это лучше всего.

Подобное происходило редко. Но совсем не потому, что у Сергея были проблемы с потенцией. Просто подобный… жест он считал слишком парадным и торжественным, чтобы трепать ежедневным употреблением. Это был знак признательности, награда, медаль, орден, выражение одобрения, признание заслуг… Это было все самое торжественное и значительное, что скрывают в себе официальные мероприятия на высоком уровне.

Но почему-то все время крутилась в голове Екатерины Дмитриевны провокационная фраза: «Интересно, а с ней было так же?»

Хотя она скорей умерла бы, чем задала мужу этот мучительный для себя вопрос.

Екатерина Дмитриевна тихонько вздохнула, пошла в гостиную и ловко умостилась на узком диванчике с изящно вырезанными деревянными подлокотниками.

Муж, увидев результат ее домашней работы, сказал что-то безразлично-любезное. Она огорчилась, но только на одну минуту. Потому что поняла: если бы она обставила квартиру в футуристическом стиле и устроила посреди зала фонтан с кубической скульптурой, реакция была бы та же.

Зато сын, хотя его мнением она не интересовалась, не преминул высказаться.

— Все замечательно, — сказал он, осмотревшись, — только рядом с этой мебелью жить не уютно.

Екатерина Дмитриевна, пожала плечами.

Ей с этой мебелью было уютно. Сергею безразлично. А Дмитрий мог с ней и не жить, если уж испытывал такой дискомфорт.

«Ты не будешь любить своего ребенка, — сказала однажды ей мать. — Ты слишком любишь мужа».

Чушь.

Она бы любила сына, будь он другим, оправдавшим родительские надежды.

— Готовься не спать до двух лет, — с печальным юмором предупреждали ее знакомые, когда время приблизилось к родам.

Она приготовилась. Приготовилась именно к такому сроку, дав себе слово честно оттерпеть два года.

Но пришлось терпеть гораздо больше.

Димка родился на удивление хилым и болезненным мальчиком. Сначала она недоуменно рассматривала дистрофика, которого ей принесли на первое кормление, потом немного наивно спросила у медсестры:

— Вы уверены, что не перепутали номерки?

И та расхохоталась так громко, что некрасивый краснокожий пупс немедленно расхныкался.

И это хныканье отныне сопровождало ее жизнь.

Ясли. Хныканье.

Детский сад. Хныканье.

Школа. Хныканье до восьмого класса включительно.

Болячки. Простуды. Плохой иммунитет. Малокровие.

Потом, правда, хныканье прекратилось. Ему на смену пришло молчаливое упрямство, перегнуть которое не удалось ни ей, ни мужу. Сын выслушивал родительские советы, запреты и пожелания, кивал головой и делал так, как ему хотелось.

Чего стоил хотя бы этот жуткий филфак, куда он поступил, конечно же, назло родителям, проложившим для него дорогу совсем в другой вуз!

Впрочем, была в этой бочке дегтя одна-единственная ложка меда. На одном курсе с Димкой училась дочь ректора. Такой шанс упускать не следовало. И Екатерина Дмитриевна с мягкой настойчивостью стала подталкивать сына в нужном направлении.

Несколько раз обронила, как было бы хорошо познакомиться с девочкой поближе. Димка слушал и ухом не вел. Наконец мать напрямик объявила, что он должен пригласить девочку к ним в гости и попытаться подружиться с ней.

И в ответ услышала, что второй такой клизмы с перцем, как Машура, не то что на курсе, во всем университете нет.

И если он, Димка, обязан страдать от ее присутствия в университете, то не понимает, почему его обязывают страдать от того же еще и дома. Адью.

Вот такого сынка послал им господь, неизвестно за какие грехи. Они с Сергеем давно сошлись на мысли, что деньги ему доверять ни в коем случае нельзя. Димку нужно удачно женить и передать в твердые руки все нажитое имущество. Может, с внуками им повезет больше, чем с сыном.

И Екатерина Дмитриевна поджала губы с твердой решимостью перетерпеть все «номера» сына, все его «заходы» и «выходы» во имя одного: во имя того, чтобы муж, оставляя нажитое имущество, мог умереть спокойно.

Также, как и она.