Ярче солнца - Бет Рэвис

«Нет, нет, нет, нет, нет», — повторяла Шелби.

Ее слова кружат у меня в голове, и я знаю — они никогда не исчезнут.

Эми целует меня.

«Нет, нет, нет, нет, нет».

Эми говорит, что кто-то сделал это из-за идиотских видео Ориона, чтобы убедиться, что мы ни за что и никогда не покинем корабль. Никогда.

«Нет, нет, нет, нет, нет».

Эми ведет меня к гравтрубе и на уровень фермеров. Показывает тайную дверь в стене и лестницу за ней.

«Нет, нет, нет, нет, нет».

Эми толкает дверь, и свет заполняет скрытое за ней пространство. Открываясь, она скрипит но я слышу только:

«Нет, нет, нет…»

БУМ!

Еще один взрыв, на этот раз глубже, чем первый, прокатывается по земле и сотрясает Больницу до основания. С крыши, стуча по стенам, падает черепица. Двери распахиваются, и на улицу начинают выбегать пациенты, а за ними гонится столб серо-коричневого дыма. По пожарной лестнице с верхних этажей тоже карабкаются люди, спрыгивают на землю и припускают к Регистратеке в поисках укрытия.

— Какого… — начинаю я. Эми хватает меня за руку; даже отсюда чувствуется дрожь под ногами.

— Зачем кому-то взрывать Больницу? — спрашивает она ровным тоном, но глаза ее полны страха.

Из дверей первого этажа струится дым, но это все. Нет никаких признаков огня, никаких повреждений.

Лицо Эми бледнеет, делаясь еще белее обычного.

— О боже. Взрыв был не в Больнице…

— На криоуровне, — заканчиваю я за нее.

— Мои родители, — шепчет она. Взгляд расфокусируется, губы застывают. — Лестница идет до самого криоуровня. Я ее видела. Я могу…

— Иди к ним, — говорю я, стискивая ее за плечи, пока она не приходит в себя. — Скорее… во будь осторожна. Тот, кто это сделал, может еще быть там.

Эми тяжело сглатывает.

— Мне кажется, таким взрывом криоуровень не разрушить, — качаю я головой, подумав. — Нет, уверен. С ними все хорошо. Вот увидишь.

Я чувствую, как она, отстраняясь, все еще льнет ко мне, все еще держится за мой рукав.

— Иди, — говорю я мягко. — Я разберусь тут. Я позабочусь о людях… а ты позаботься о своих родителях. Но… — Я медлю. — Если заметишь кого-нибудь… или что-нибудь… если там внизу небезопасно, возвращайся ко мне. Сразу же.

Она легонько кивает и без единого слова бросается к лестнице.

А я поворачиваюсь лицом к кораблю.

Сердце колотится где-то в горле, и от этого кажется, что сейчас стошнит. Столько всего случилось за последние дни — Старший, убийства, тайные послания, — что я едва не забыла самое главное.

Папа с мамой.

Запертые в ледяном плену, спящие.

Беспомощные.

Я несусь все дальше вниз, отталкиваясь от перил и перепрыгивая через ступени — и чем глубже, тем гуще лестницу окутывает дым. Запах едкий, словно раскаленный металл, и настолько острый, что режет язык, как нож. Кожу покрывает пыль сопливо-желтого цвета. Она мелкая, как детская присыпка, но жжется не хуже, чем укусы красных муравьев. Приходится стряхивать ее рукавами. Натягиваю рубашку на нос и распускаю волосы, чтобы хоть немного застить шею.

Поскальзываюсь, но, к счастью, успеваю схватиться за перила. И как раз вовремя. Там еще две ступеньки, а потом пустота.

Наклоняюсь, вцепившись в перила для страховки. Как я и думала, эпицентр взрыва был у лифта, который идет на криоуровень из Больницы. Осколки и сила взрыва разорвали металлическую лестницу так, будто она из бумаги.

Мы отрезаны от криоуровня.

На мгновение я думаю, не прыгнуть ли. Сколько там может быть до пола? Эта лестница, кажется, не доходит до самого криоуровня. В паре футов от меня — ровная металлическая поверхность. Там, наверное, должен быть какой-нибудь люк. Между лестницей и лифтом стоит столб — может, люк встроен в него? Но желтый дым такой густой и плотный, к тому же, судя по рваным краям лестницы, внизу валяется полно обломков, которые могут меня прикончить. Я вглядываюсь, насколько позволяют слезящиеся глаза, но вижу только бесформенную массу покореженного металла, погнутых балок и вырванных заклепок.

Горло горит, заставляя кашлять до удушья; я наверное, и представить себе не могу, насколько вреден этот желтый порошок. По телу бежит дрожь — оказывается, здесь самое холодное место На корабле. Карабкаюсь обратно вверх по лестнице. Сердце глухо колотится в ушах, на коже выкупает холодный пот. Хватаю ртом воздух. Мне вспоминается, как Виктрии при мысли о мире за пределами корабля казалось, будто она умирает. Я же чувствую, как внутри растет та же самая паника при мысли о том, чтобы навечно остаться в ловушке этих стен.

Выбравшись наверх, я выискиваю в собравшейся толпе Старшего, чтобы рассказать, что увидела. Люди обступают его со всех сторон, и я отталкиваю их с дороги, не заботясь о вежливости, игнорируя возмущенные вскрики, а потом тяну его за руку, пока мы не оказываемся достаточно далеко, чтобы нас никто не мог подслушать.

— Я не смогла добраться до самого низа. — И описываю, что увидела в пространстве между уровнями.

Он кивает, как будто ожидал такого поворота. Взгляд у него мертвый и пустой. Старший оставил надежду еще там, на мостике, но я не сдавалась, пока не увидела, что сдался он.

В Больнице теперь небезопасно, так что мы устраиваем в Регистратеке временный лазарет. У Дока, который оказался рядом с лифтом в момент взрыва, левая рука на перевязи, а на щеке, под глазом, глубокий шрам. Но он все равно носится от человека к человеку, ловко раздавая таблетки, медпластыри и бинты. Самой большой популярностью пользуются бледно-зеленые пластыри. Я притворяюсь, что не замечаю.

Если честно, мне и самому почти хочется попросить такой.

Кит с медсестрами доставляют корабельщиков, которые пережили первый взрыв, и их прибытие сопровождается новым всплеском лихорадочной активности — там повязку, здесь швы, и сверху приладить зеленый пластырь.

Травм оказывается не так уж много. По крайней мере, физических. Но я вижу, как в глазах у людей разгорается отчаяние, когда они постепенно осознают, что взрывы не просто убили еще девятерых наших людей: они убили всякую надежду на возможность приземления.

В тот же день ремонтные бригады начинают осматривать Больницу. Как и говорила Эми, лифт на криоуровень вышел из строя. Кабели оборвались, а сам лифт упал в шахту, но на этом разрушения кончаются.

Когда все более-менее приходит в норму, я делаю общий вызов и прошу жителей собраться в саду при Больнице. Старейшина заставил бы всех снова подниматься к хранителям, но я понимаю, что люди сейчас меньше всего хотят отрываться от родного и знакомого уровня фермеров, особенно если дорога лежит едва ли не через само место катастрофы. Статуя Старейшины времен Чумы — традиционная площадка собраний для передачи полномочий, и это кажется мне подходящим, учитывая то, что я собираюсь сказать.