Каменная пациентка - Эрин Келли

Кровь Хелен застыла в жилах.

– Да на тебе лица нет! Взгляни на нее – она знает только эту жизнь, с ней все будет в порядке. Разве она выглядит несчастной?

Норма не выглядела несчастной, но и здоровой тоже. Хелен поперхнулась, осознав, что то, что она приняла за линию отделки на ночнушке пожилой женщины, на самом деле являлось вереницей маленьких мокриц, марширующих поперек ее груди. Кажется, Норму это совсем не беспокоило. Хелен воспрянула духом от своего отвращения: оно доказывало, что она не одна из них. Однако! Если кто-то и не был безумен во время помещения в Назарет, то он, безусловно, станет таким через несколько дней. Если Хелен придется остаться здесь хоть на секунду дольше положенных семидесяти двух часов, она потеряет рассудок, а затем – согласно Закону о психиатрической помощи или нет, в качестве добровольной пациентки или нет – она будет связана, будет принадлежать этому месту. От этой мысли ее тело покрылось липким потом.

– Сто двадцать четыре, – произнесла Сьюзен. – Сто двадцать пять. – Она вытащила из щетки клок волос и пустила его в свободный полет к полу.

– А с этой что? – спросила Хелен у Паулины.

– Сьюзен здесь как минимум два года, потому что она уже была тут, когда я попала сюда после того, как родила Реймонда. Не знаю точно, что у нее за история. Она тут по освидетельствованию – это все, что мне известно. У нее где-то есть муж, но он за ней не приходит.

Паулина говорила с бесцеремонностью человека, предполагающего знание собеседником предмета разговора, и когда Хелен переспросила: «Что?» – ее голос смягчился.

– Если ты по освидетельствованию, тогда дело не в докторах. Как скажет твоя семья – так и будет. Кто бы тебя ни посадил – он может тебя вытащить. Это должен быть ближайший родственник. Я добровольно на этот раз, как я уже говорила, но меня освидетельствовали раньше. Мы так сделали, чтобы не возиться всякий раз с бумагами.

Хелен поперхнулась воздухом.

– И вы никогда не волновались, что ваш муж вас здесь оставит?

Паулина хихикнула:

– Ну, до сих пор этого не произошло, верно? Как бы ни было плохо дома со мной, наступает этап, когда без меня еще хуже, и они приходят и забирают меня, так что… в любом случае, я вернусь домой через пару месяцев.

Хелен подумала о Питере и Эжени. Если бы она не могла выписаться сама, если бы ее освобождение зависело от них, пришли бы они, чтобы ее вытащить?

Она знала ответ. Он был высечен на лице ее матери.

Хелен все утро таскалась за Паулиной повсюду, как новенькая в школе, – из палаты в общую комнату, в прогулочный двор, в кабинет трудотерапии с его плохо сплетенными корзинами и наивными рисунками. Когда раздался звонок к обеду, она последовала за Паулиной в трапезную, где пищевые тележки прогибались под огромными супницами.

Рот Хелен наполнился слюной: когда утренняя тошнота отступила, вернулся обычный аппетит.

– Прямо не терпится увидеть, что такого особенного приготовили нам сегодня шеф-повара, – сказала Паулина, когда они скользнули на свои скамьи. – Черную икру? Прекрасные вина? О чудо! Это серый суп!

Хелен невольно засмеялась, что было для нее непривычным. Она редко смеялась даже до Назарета, а здесь смех и вовсе казался чем-то чужеродным.

– Как вы поддерживаете такую бодрость духа? – Хелен желала знать. – Мне хочется кричать.

– Я поддерживаю твою бодрость духа. Человеку необходимо за кем-то присматривать, не так ли? Это помогает держаться самому. – Она машинально и без всякой скованности обняла Хелен: уют прошел от одного тела к другому, совсем как страсть – только вызывая гораздо меньше проблем.

Суп был якобы из баранины и бобов. В кафе, куда ходила обедать Рошель, подавали тосты, итальянские будерброды и кофе с пенкой.

Сьюзен – та, что расчесывала волосы в палате, – изо всех сил пыталась справиться с процессом еды. Ее ложка с тем же успехом могла быть плоской – на ней все равно оставалось бы столько же жидкости. Суп капал на ее персиковый шерстяной кардиган и впитывался в ткань. Ее волосы были беспорядочно спутаны. Проходившая мимо медсестра вытерла ей рот грязной тряпкой.

– Что с ней такое?

– Я считаю, что у нее сегодня не заладились отношения с «фритюрницей», – охотно встряла Норма.

– С фритюрницей?

– Аппарат для электроплексии. – Резкий переход Нормы от вялости к подобной проницательности сам по себе являлся потрясением. – Электроконвульсивная терапия. ЭКТ. – Она улыбнулась, гордясь, что правильно произнесла это трудное слово.

– Похоже, так и есть, – рассеянно подтвердила Паулина и снова повернулась к Хелен. – Они тут свихнулись на этом, извиняюсь за каламбур. Они подключают тебя к этой машине и вышибают тебя из самой себя.

Норма кивнула:

– И в глазах от этого загораются лампочки. – Она снова вернулась к своему прежнему голосу.

– Черт побери, Норма, такого не происходит! – возразила Паулина.

– Они используют это, чтобы заставить вас выдать все тайны, – продолжала Норма.

Хелен встревоженно повернулась к Паулине. Имя Робина казалось единственным секретом, который у нее остался.

– Это правда?

– У тебя небольшие судороги, вот и все, минуту или две, это встряхивает тебя и избавляет от дурного настроения. Мне пропишут курс, если я снова впаду в депрессию. – Хелен все еще не могла поверить, что Паулина способна на нечто более глубокое или тревожащее, чем мягкое раздражение. – Должно быть, она только что с процедуры, судя по ее состоянию. Через пару часов она станет свежей, как огурчик, ты ее не узнаешь.

– Тогда в чем подвох?

– Это может оставить дыры в твоей памяти. Большие участки твоей жизни, которые ты не сможешь вернуть. Правда, на меня это никогда так не действовало; я забываю некоторые слова на час или на два после процедуры, вот и все. Иногда это просто то, что ты ела накануне вечером.

Ужас Хелен при мысли об этом изобретении, которое казалось одновременно средневековым и футуристическим, должно быть, отразился на ее лице, потому что Паулина накрыла ее ладонь своей.

– Но если тебе повезет, ты забудешь худшие вещи, которые с тобой случались. – Ее слова предназначались Хелен, однако взгляд был устремлен на Сьюзен. – Если тебе повезет.

Хелен и Паулина сидели в общей комнате. Из черно-белого фильма, который они смотрели, были топорно вырезаны любые намеки на секс, безумие или насилие. В этом не имелось никакого смысла.

– Хелен Моррис! – Это оказалась Марьяна, та хихикавшая медсестра, влюбленная в доктора Буреса. – Пойдем со мной.

Семьдесят два часа Хелен почти истекли. Пора было собираться в кабинет для совершения всех формальностей, где ее объявят вменяемой и подпишут выход из больницы. Она снова шла по коридору, по которому ее везли, когда приняли. Чтобы добраться до знаменитого кабинета доктора Буреса, Хелен пришлось в сопровождении медсестры пройти мимо приемного стола. При свете дня атриум смотрелся совсем по-другому; плитка на полу казалась скорее красивой, чем зловещей, а усатые викторианские джентльмены на масляных портретах выглядели добродушными, а не осуждающими. Теперь ей подумалось, что кто-то из них наверняка руководствовался благими намерениями. Куда это все подевалось? Утром Хелен представила себя в одежде старшей сестры, с ключами, позвякивающими на поясе, с держателем для бумаг в руке, набитым списками и сметами, дрессирующей персонал. Единственная проблема с этой фантазией заключалась в том, что сначала следовало поработать обычной медсестрой, чтобы дослужиться до ранга старшей. Хелен знала, что умеет заботиться о людях, – но не тогда, когда они находятся в непосредственной близости. На самом деле она, пожалуй, не сумела бы лучше выразить причину, по которой здесь оказалась.