Агент - Валерий Большаков

И побежали дальше. Но, видать, не везло латышским безбожникам на православных — возле Богородицкого храма, с чердака модного фотоателье Енкина, их вновь обстрелял «гочкис».

Красноармейцы бросились к реке, спеша перейти её по мосту, а им навстречу выкатились два броневика «остин», огнём из башенок сметая латышей, вколачивая их в пыль и грязь…

…Ранним утром к Петропавловскому кладбищу подскакал первый разъезд казаков генерала Мамонтова. Эх, совсем чуть-чуть не дождался отец Александр! Ещё бы часок ему продержаться!..

Полусотня казаков, пропылённых и обветренных, держа поперёк своих сёдел короткие кавалерийские карабины Мосина, въехала в город, дивясь множеству ещё тёплых тел, разбросанных у самого кладбища, словно их не донесли до могил.

Есаул, пощипывая ус, оглянулся, несколько теряясь. Вроде ж они первые вошли в Тамбов, ни разу пока не стрельнув, а тут — вон, настоящее побоище…

— Ваше высокоблагородие! — обратился к нему молодой казачок, любивший солидно представляться: «Александр Иванович», — за что его и прозвали Санькой-Ванькой. — Тут звонарь ховался, говорыть, що цэ поп тутошний их усих положив, с пулемёту! О-ось там лежить. Отец Александр. Вбилы його проклятущи бильшевики…

— Передай звонарю, — нахмурился есаул, — пусть позаботится о павшем. За мной!..

…Mаленькая девочка в синем платье с красными заплатками набирала воду с колонки, когда из-за угла, со стороны кладбища, показался небольшой отряд всадников. Девочка поначалу испугалась, но потом разглядела, что выезжали не красные кавалеристы, — тех обычно при езде в седле кидало, а эти на своих конях сидели как влитые.

— Здравствуй, девонька! — сказал один из них, молодой усач. На его плечах серебрились офицерские погоны, а на штанах алели казачьи лампасы. Он склонился к девочке и показал нагайкой: — Мы так проедем к Большой улице?

Девочка кивнула, будто завороженная.

— Проедете, дяденьки, — сказала она. — Вот так, всё прямо и прямо!

— Ну спаси тебя Христос, девонька!

Казаки поскакали к Большой улице, а девочка, бросив ведро, побежала во двор, радостно крича: «Мама! Мама! У них погоны на плечах!»

Мать девочки, хлопотавшая у летней плиты, охнула и кинулась на улицу, но там уже никого не было, только цокот копыт о булыжную мостовую доносился ещё из-за угла Кирпичной улицы. Женщина замерла, перекрестилась и с чувством сказала:

— Слава тебе, Господи![137]

Авинов въехал в Тамбов на «фиате». Он стоял в кузове, держась за пулемёт-спарку, и улыбался — на него будто повеяло победой. Повстанцы, стоявшие рядом с ним, радостно орали, потрясая трофейными винтовками. Их качало, они хватались друг за друга и смеялись, как дети малые.

Возле лавки на Кирпичной скопилась большая очередь из женщин — они стояли за хлебом, который давали по карточкам.

Токмаков, сидевший за рулём грузовика, притормозил и спросил, высовываясь в окно:

— Что случилось?

— Да всё не открывают лавку-то! — стали жаловаться ему женщины, не разумея пока, чья взяла и кто нынче власть.

Тут подъехал казак, ухмыльнулся и ловко спрыгнул с седла. Сняв с плеча карабин, он прикладом сбил замок и переступил порог лавки.

— Есть тут хлеб, бабоньки! — послышался его голос. — Заходите и берите!

Бабонькам только скажи… Мигом ворвавшись в лавку, они стали хватать булки хлеба. Самая расторопная и пронырливая заглянула в подсобку и завопила:

— Бабы, да там всё есть! Коммунисты оставили, недожрали!

Все кинулись к ней и охнули — на полках лежали сыры, колбаса, печенье, чай, сахар…

— Сами, гады, трескали, а мы с хлеба на воду перебивайся!

Девочка в синем платьице с красными латками смотрела на всё это изобилие, открыв ротик. Она даже не предполагала, что может так вкусно пахнуть. Бабы насыпали ей в сумку два кило конфет «Раковая шейка», сунули коробку печенья и булку хлеба.

— Дуй к мамке, пусть она скорее бежит сюда!

— Поехали! — скомандовал Токмаков.

«Фиаты», броневики, подводы и конница повстанцев достигли базара и свернули на Гимназическую улицу, где в здании бывшей городской управы размещался Совдеп.

— Санька-Ванька! — послышался весёлый голос. — Сымай!

Молоденький казак, привстав на стременах, сорвал красный флаг и швырнул его под копыта коня. Власть меняется!

А по мостовым уже грохотала артиллерия, прокатились три броневика — это входили основные силы конной группы генерала Мамонтова, казаки и калмыки.

Женщины плакали и целовали пыльных станичников, называя их «братиками». Рабочие вагоноремонтных мастерских встретили генерала Мамантова хлебом-солью.[138]Генерал, крепкий, налитой здоровьем усач, сказал:

— Благодарю за встречу, мастеровые, и прошу — похороните с почестями отца Александра. Он пал как герой…

…Авинов неторопливо дошагал до уездного Совдепа, что стоял на углу Семинарской и Большой. Нынче здесь расположились чубатые казаки и раскосые калмыки. Постоят денёк-другой, откормятся, передохнут — и двинут на Козлов, шугать и громить красных. А ему-то что делать? Кирилл задумался, неспешно двигаясь по Большой улице.

Задумавшись, Авинов не расслышал торопливую поступь человека, подкрадывавшегося к нему сзади. А потом чей-то локоть, вонявший углем, резко обхватил его горло. Другая рука прижала к лицу платок, обильно смоченный хлороформом.

Стараясь не дышать, Кирилл лягнул неизвестного между ног, хотел было садануть ему в область рёбер, да не вышло — мир затуманился и пропал.

Очнулся штабс-капитан в полутёмной комнате, сидя на полу. Руки, связанные сзади, кольцом охватывали ребристую балку, кажется двутавровую, колонкой уходящую к потолку. Авинов нажал спиной, упираясь ногами, но двутавр даже не шелохнулся. Зато в область поясницы ощутимо надавил золотой браунинг. Чёрт, какое хорошее место — эта кобура сзади! Ещё бы добраться до неё…

Остаток хлороформа витал в лёгких — смутно было Кириллу и тошно. Облизав пересохшие губы, он осмотрелся. Комната, в которой его держали, выглядела заброшенной — комод с вытащенными ящиками, платяной шкаф с оторванными дверками, трюмо с половинкой зеркала. Другая половинка рассыпана по полу. Единственное окно занавешено редким тюлем, но стёкла до того грязны, что даже расплывчатых пятен не увидишь за ними, только скудный свет, что еле сочился.