Последняя лошадь - Владимир Кулаков

– Есть вещи, через которые мужчина не должен переступать, не подумав. Например: через горы и через лежащего в беспомощности человека. В первом случае можно сломать шею себе, во втором – угробить лежащего. Эх, ты, Точка, точка, запятая… Вышла рожица кривая. Пашка мне друг! Мы – афганцы. Как же я могу лежачего! Паскудство это! Ему сейчас… Ранен он, выжить бы…

Света вдруг зашлась в истерике. Всё, что в ней накопилось за это время, прорвалось криком боли и слезами.

– Увези меня куда-нибудь, слышишь! Увези! А-а-а!..

Венька среди ночи привёз её к своей матери. В двух словах объяснил ситуацию. Та женщина деревенская, быстро всё поняла. Напоила девушку каким-то снадобьем, и она рухнула на Венькину кровать.

– Теперь до утра не проснётся. А ты, сынок, давай в сарай, там постелю…

– …Захарыч, миленький, помоги! – на пороге шорной стояла Валентина.

Эту необыкновенно красивую девушку, которую в последнее время всё чаще стали приглашать сниматься в кино, как некогда её мать, Стрельцов знал с детства. Вся её жизнь ему была понятна. В цирке, как под софитами на съёмочной площадке, не скроешься. Тут всё, как в кадре – на виду, так уж он устроен…

Захарыч знал о Пашкиной «оплошности» уже через полчаса. Кто был тому виной – тоже. Он был расстроен, сердит и по-человечески растерян. Что делать, как поступить? К тому же вот уже больше суток, как пропала Света, и Захарыч не находил себе места. Пашка тоже где-то прятался, то ли в городе, то ли в гостинице.

– Захарыч! Помоги мне вернуть Пашеньку! Мы любим друг друга! Развод был глупостью! Я всё хочу исправить!..

Стрельцов собрал в эту минуту всё своё мужество, чтобы не накричать, не оскорбить Валентину последними словами, которые рвались из его сердца. Он, сдерживая ярость, каким-то чужим голосом сказал:

– Исправить? У себя ничего не склеила и тут всё развалила! Ты своим распутным подолом ещё многих людей сметёшь на обочину! Жизнь короткая, что после себя оставишь? Уезжай, Валентина! Уезжай! И больше никогда не возвращайся! По-хорошему прошу. Ты не просто женщина-Беда! Ты – женщина-Погибель!..

На послезавтра был намечен общий отъезд артистов поездом в соседний город, куда собирался переезжать цирк-шапито. Животных, личный багаж, всю цирковую оснастку должны были перевезти туда же машинами.

Пашка наконец решился и пришёл упаковывать реквизит на конюшню, где располагались его ящики с багажом и цирковым реквизитом. Зачехлённые костюмы аккуратно отправились в кофр, остальное каждое по своим, раз и навсегда, отведённым местам. Стрельцов демонстративно не замечал Пашку, ковыряясь со своей поклажей.

– Захарыч! Где Света?

Старик долго не отвечал, потом выдавил из себя:

– Тебя бы надо спросить!.. Её нет уже третий день. Если уж она бросила лошадей… Наломал ты дров, Паша, сынок! Предупреждал же я тебя!.. – Захарыч снова отвернулся и обиженно засопел. Он, вдруг как-то устало поникнув, направился к себе в шорную, зашаркав ногами, много походившими по этой земле…

…Света проспала до следующего вечера. Она лежала на Венькиной постели с открытыми глазами, глядя в потолок, потом отворачивалась лицом к стене. Двое суток она не реагировала ни на вопросы, ни на касание к своим плечам. Её словно не было в этом мире – тело было, а человек отсутствовал. На третьи сутки она попросила воды и сказала:

– Мне надо в цирк, там лошади…

Дождь пошёл неожиданно, когда его уже перестали ждать. Вдруг потемнело, всё притихло, затаилось. Потом с каким-то змеиным шипением в этот мир ворвался ливень. Застигнутые врасплох люди прятались под деревьями и любыми навесами, кто-то наоборот радостно продолжал куда-то шагать в прилипшей к телу одежде. Воробьи попрятались по кустам и забились под стрехи.

Крыша циркового вагончика гудела от барабанной дроби тяжёлых струй, которые сплелись в грохот водопада. Варька отшатнулась от входной двери, куда мириадами мелких брызг влетали капли дождя, ударяющиеся о поручень и входные ступеньки. Пашка встал и прикрыл дверь. Варька благодарно повиляла хвостом и вытянулась, высунув пульсирующий язык.

В мутном квадрате окна, исполосованном потёками дождя, промокшей серой акварелью виднелся внутренний двор передвижного цирка. Он закончил гастроли в этом городе и собирался переезжать. Основной брезент с него сняли ещё вчера. Оставили только над кулисами, где стояли лошади и медведи. Теперь под дождём мокли мачты с осветительными приборами и круглая чаша координат со зрительскими местами вокруг манежа. Его, как такового, уже не было. Барьеры тоже вчера погрузили в прицеп вместе со шторм-балками. Вместо арены был убранный от опилок круг с обрывками старых афиш и ещё каким-то мусором, сопутствующим гастролям.

Пашка упёрся лбом в прохладное стекло и закрыл глаза. Сквозь шум дождя ему послышался звук Венькиной машины. Он его ждал вот уже третий день. Но это был очередной мираж. Потом заржали лошади на конюшне. Кто-то на кого-то покрикивал, ему отвечали. У кого-то в вагончике вопила музыка. Дождь рождал слуховые галлюцинации, а мир – реальную какофонию…

Неожиданно заскулила Варька и стала царапать дверь. Пашка открыл глаза. В залитом дождём стекле коричневым миражом подрагивал размытый силуэт Светы. Пашка отпрянул от окна, потряс головой, потом бросился к двери…

Он прижался к мокрой девушке. На ней не было ни ниточки сухого места. Волосы мокрыми прядями прилипли к плечам. Лицо и грудь блестели от влаги.

– То-очка!..

– Молчи! Ничего не говори!.. Прошлое иногда бьёт больнее шамбарьера, я знаю…

Дождь был проливным, долгожданным и тёплым. Земля жадно впитывала влагу. От неё шёл пар. Слева от цирка посветлело, и там родилась двойная радуга.

Светлану трясло, как в лихорадке. Было ощущение, что она невероятно продрогла.

– Ты нездорова?

– Не знаю… Жива ли вообще… Ты говорил о страховке… Так вот без лонжи оказалась я…

…Пашка, Захарыч и Света молча возились на конюшне, готовя пожитки к переезду.

Завтра в полдень уедут артисты, послезавтра рано утром автоколонной уйдут животные со служащими, багаж и вся конструкция передвижного цирка. Уже завтра вечером снимут брезент с конюшни и площадка окончательно опустеет. Здесь гастроли закончились. Всё как всегда…

Пашка буднично упаковывался, что делают цирковые каждый раз после окончания программ. Он завинчивал длинными болтами деревянный ящик, где умещалась вся его жизнь. Перед этим он обложил листами фанеры кофр с костюмами и обвязал его верёвками, чтобы при погрузке не пробили бока. На его цирковом багаже синей краской было протрафаречено: «Павел Жарких. Москва. Союзгосцирк».

Захарыч мёл станок у Серпантина, а Света сгребала в железный совок своё «цирковое счастье», которое выпало из Салюта.

Неожиданно появилась Валентина. Она ворвалась на конюшню растрёпанная и решительная. Шикарно одетая, божественно сложённая и женственная в каждом своём движении. Она остановилась в нескольких шагах и, тряхнув густыми волосами, сверкнула зеленью глаз.