Школы и мастера фехтования. Благородное искусство владения клинком - Эгертон Кастл

Сражающиеся стороны, вооруженные дубинками с гардой, которые были несколько крепче и короче современной деревянной рапиры, вставали лицом друг к другу на очень близком расстоянии – это напоминает немецких студентов, – держа оружие в высокой подвешенной стойке, острие примерно на уровне плеча. Левой рукой прикрывали левую сторону головы, выставляя ее локтем вверх, как корону, и как можно дальше вперед, настолько позволял платок или ремень, которые продевали под левым бедром и брали в левую руку. В таком положении приходилось отбрасывать любые соображения о дистанции, и все свое внимание дерущийся сосредотачивал на темпе и стойке.

Бой продолжался до тех пор, пока противник не будет ранен в голову до крови, и победа присуждалась сразу же, как только где-то на лице или голове противника хотя бы на дюйм выступала кровь. Это называлось «разбить голову». Таким образом, значение имели только те удары, которые попадали в голову, но соперники целились и в руки, и в плечи – короче говоря, в любое место выше пояса, где из-за удара противник мог на время открыть голову.

Для этого весьма своеобразного упражнения требовались в основном сила и гибкое запястье, от которого очень быстро наносили все удары, так чтобы как можно реже и меньше нарушать стойку; а также быстрая реакция – самые успешные попадания получались либо на финт противника, либо на удар по левому боку с целью заставить опустить левую руку; и наконец, большая осторожность и выдержка, которые позволяли дерущемуся не упустить верное время для удара по голове противника, не открывая при этом собственную и не обращая внимания на многочисленные удары по локтю или ребрам[207].

Что же касается того, каким образом появились все эти странные ограничения и правила, явно пришедшие из старинных боев на деревянных мечах, мы можем только высказать следующую догадку.

Во время схватки на дубинках, какими болезненными и сильными ни были удары, нанесенные по любой части тела, решающим считался только тот удар, который «разбивал» голову. И если бой шел на приз, то признаком окончательной победы или поражения была струйка крови на раненой голове. Мы знаем, что при фехтовании на рапирах и шпагах левую руку всегда держали наготове для отражения атак, направленных в левую часть тела[208]. Поэтому, хотя такой прием не годился против отточенного палаша, бойцы на дубинках, необразованные, но опытные, не видели причин, чтобы не принять на левую руку или плечо несколько ударов тупой дубинкой, если тем самым можно обеспечить себе победный удар по голове противника.

Можно предположить, что позднее правила изменились таким образом, чтобы, помимо прочего, исключить захват палки противника, поэтому появился обычай фиксировать положение левой руки, зажимая в ней пояс или платок, продетый под бедром.

Главный английский труд о фехтовании – в общепринятом значении этого слова, то есть о фехтовании на шпагах, – это, безусловно, «L'Ecole des Armes» Анджело. Во второй половине XVIII века было опубликовано шесть разных изданий или переизданий этой книги, а седьмое в 1817 году.

Фехтовальная школа Анджело была настолько известна, что имя ее стало нарицательным для светской публики во времена наших предков, и даже теперь, когда английское искусство фехтования находится почти в забвении, остается за счет своих старых связей одним из самых интересных фехтовальных заведений в Европе. В этой лондонской школе три поколения семьи Анджело поддерживали честь английского фехтования на протяжении целого века[209].

Родоначальник этой знаменитой династии мастеров Доменико Анджело[210]Малевольти Тремамондо был сыном очень богатого итальянского торговца. Он родился в Ливорно в 1716 году. Молодым человеком без определенного рода занятий, но с щедрым содержанием от отца, он объехал весь континент и наконец осел на десять лет в Париже, где с необычайным усердием изучал мастерство фехтования у разных мастеров академии, особенно у старшего Тейягори. Тейягори, помимо того что был одним из знаменитейших фехтовальщиков своего века, также лучше всех в Европе разбирался в верховой езде и занимал в Королевском манеже не менее заметное положение, чем в Академии фехтования.

Под его руководством Анджело, который имел талант ко всем физическим упражнениям, вскоре, подобно своему учителю, стал одним из самых элегантных наездников.

Одно приключение, о котором мы рассказываем ниже, было косвенной причиной того, что он уехал из Парижа и обосновался в Англии; его рассказывает сын Анджело Генри в «Воспоминаниях Генри Анджело с мемуарами о покойном отце и друзьях»[211]:

«Мой отец унаследовал от природы необычайно приятную внешность, и этот редкий дар она не расточила понапрасну. Он с усердием развивал все свои внешние достоинства и стал известен как один из элегантнейших людей своего века. В самом деле, будущим богатством и славой он был обязан врожденным и благоприобретенным превосходствам.

Незадолго до его отъезда из Франции состоялся публичный бой в одном знаменитом парижском зале, где присутствовали многие знаменитейшие профессора и любители науки фехтования, большинство из которых заявили о своем участии. Герцог де Нивернуа, который особенно высоко ценил моего отца, убедил его испытать свое мастерство. Отец давно уже приобрел репутацию первого знатока фехтования и был не менее известен своим научным подходом к верховой езде.

Как только прозвучало его имя, знаменитая английская красавица мисс Маргарет Уоффингтон, известная актриса, приехавшая тогда с визитом в этот веселый город, выступила вперед и подарила ему небольшой букет роз. Она повстречалась с моим отцом на званом ужине, его личность и превосходное обращение внезапно покорили ее, и она последовала за ним сюда в присутствии толпы зрителей. Общество, и дамы, и высокородные господа, удивленные ее поступком, были не менее поражены тем, как он галантно принял ее подарок. Отец приложил букет к левой стороне груди и, обращаясь к другим мастерам шпаги, воскликнул: «Я буду защищать его от любого противника!»

Состязание началось, и он сражался с несколькими первейшими мастерами, и никто из них не поколебал ни единого лепестка в букете».

Одним из результатов нежной дружбы, возникшей впоследствии между Анджело и прелестной Уоффингтон, было то, что он сопровождал ее до Англии, где вскоре и нашел более широкое применение своим талантам. Вскоре он уже погрузился в веселье лондонского света, где его чужеземная грация в сочетании с таким числом мужественных и благородных достоинств вскоре завоевала ему немало друзей в самых разных кругах[212], артистических, политических, литературных или просто светских.