Мой ласковый и нежный мент - Валентина Мельникова

– Ну и махра у вас! – сказал он весело.

– Сам готовлю, томлю, понимаешь, в погребе. Не тольки ты вот закашлялся, эту махру даже ведьмеди как огня боятся. Они от нее за семь верст убегают.

– А вы их потом что, на вертолете догоняете?

– Не-е-ет! – засмеялся бородач. – Я перед охотой несколько дней не пью и не курю, дух выветриваю, чтобы зверь не учуял.

Он опять засмеялся и так, посмеиваясь, снял шапку, почесал лысину и, не попрощавшись, зашагал в деревню. Барсуков остался на берегу.

Из-за кустов ивняка он увидел: Сто Пятнадцать Ведьмедей остановился у крыльца дома, крытого блестящим алюминиевым шифером, и долго возился с замком, пока открыл его.

И у Дениса отпали последние сомнения: это и был Александр Викентьевич Потрошилов, у которого Иван Цымбарь приобрел за пять литров спирта «маузер» пропавшего без вести Асхата Эгерлы.

Он достал сигарету, раскурил ее и, заложив руки в карманы дубленки, медленно и слегка вразвалочку направился к дому Потрошилова.

* * *

– Я люблю его, люблю его, люблю… – повторяла про себя Людмила раз за разом, а потом как заклинание: – Но его нет, нет, нет… – Спохватившись, она привычно ругала себя за то, что разбрасывается словами, на самом деле она совсем его не любит, просто вступило что-то в голову, наваждение какое-то, от которого она тут же избавится, как только он появится на пороге… и опять мучительно морщилась: ну когда же он все-таки появится? Обещал ведь прийти…

Почти весь вечер она просидела в одиночестве за столиком, изредка, чтобы не заметили, бросая взгляд на дверь, но Барсуков, вопреки обещанию, на празднике так и не появился. Вокруг вовсю веселились, пили шампанское, танцевали, пели хором и в одиночку. Иногда к столу подбегали то Тонька, то Стас, старались вытащить Людмилу из-за стола, несколько раз они пытались сделать это вдвоем, призывали на помощь друзей и приятелей, подсылали перспективных кавалеров с приглашением на танец. Но она словно заледенела и все поглядывала и поглядывала на дверь: а вдруг Денис вернется вовремя из поездки, придет на праздник.

Но вот и полночь уже миновала под выстрелы шампанского, женские визги и громкий смех мужчин. Никогда еще Людмила так люто ненавидела этот праздник, когда-то самый любимый и желанный, но сейчас он окончательно разбил ее надежды, и она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться в голос на виду у веселящейся толпы.

Еще больше она ненавидела себя за то, что позволила себе поверить, что сможет вновь полюбить, придумала себе игрушку, чтобы только не заниматься делом, впустую тратит время на никчемные переживания. Она судорожно вздохнула, чтобы избавиться от застрявших в горле рыданий, и сжала руки в кулаки. Зачем она сшила это чертово платье? Для кого, спрашивается, старалась? Не спала ночами, все пальцы исколола, и все напрасно, хотя платье получилось на редкость удачным и очень шло к ее глазам. Даже без льстивых Тонькиных уверений и восторженного огонька в глазах Стаса она знала, что выглядит как никогда великолепно. В этом уверил ее и проблеск зависти, мелькнувший в глазах Надьки Портновской и десятка ее подружек, занявших несколько столов напротив. Судя по Надькиным быстрым взглядам в сторону двери, она, в отличие от Людмилы, и не думала прятаться, подполковника ждала с не меньшим нетерпением. И огорчение испытывала тоже неподдельное.

Людмила посмотрела на часы. Второй час ночи. И где его черти носят? Или он напрямик, не заезжая в Вознесенское, отправился в город, вслед за отцом и сыном, которые уехали погостить на праздники к старинным друзьям Максима Андреевича? Но что ему делать среди стариков?

Людмила закусила губу. Но кто его знает, может, там и не одни старики? И он сейчас веселится вовсю, напрочь забыв о своих обещаниях, да и что ему эти обещания? Он же не обязан проводить праздник с людьми, которые ему скучны и неинтересны…

Она огляделась по сторонам. Антонина и Стас танцевали в дальнем темном углу зала и не обращали на нее никакого внимания. И она решилась. Быстро проскользнула между танцующими, миновала полутемный коридор с целующимися в закутках парочками и прошла в гардероб. Гардеробщица тетя Ульяна осуждающе поджала губы, когда Людмила объяснила ей свое желание уйти с новогоднего бала внезапной головной болью. Поворчала для порядка, но шубу и сапоги взамен номерка подала, хотя и не преминула заметить:

– Такая ты красавица сегодня, Людмила Алексеевна, а домой без провожатого уходишь. Али все мужики враз ослепли, ежели такую бабу не заметили?

Тетке Ульяне, скучавшей в одиночку и в стороне от всеобщего веселья, страсть как хотелось поболтать, но Людмила разговора не поддержала, тихо и быстро оделась, попрощалась и направилась к выходу, провожаемая взглядом любопытной гардеробщицы.

Новогодняя ночь встретила ее резкими порывами ветра и почти кромешной темнотой, едва раздвигаемой светом единственного фонаря на фронтоне Дворца культуры. Она медленно сошла по ступеням вниз и тут же, испуганно вскрикнув, отпрянула в сторону. Из темноты вынырнула высокая мужская фигура, и знакомый, слегка простуженный голос произнес:

– Слава богу, вы еще не ушли, а то я боялся не выполнить приказ Антонины Сергеевны проводить вас до дому.

– Так уж и боялись. – Она попробовала изобразить усмешку, но голос прозвучал слишком жалобно, а теплая, несмотря на мороз, мужская рука накрыла ее ладонь, и она потянулась к нему, совершенно забыв о том, что несколько минут назад готова была разорвать этого человека на части.

– Осторожнее! – Барсуков придержал ее за локоть. – Куда вы торопитесь? – И предложил: – Давайте не спеша прогуляемся. – Он искоса посмотрел на Людмилу. – Но, если хотите, я могу вызвать машину.

– Не надо, – едва слышно прошептала она и тут же почувствовала, что Барсуков уже более основательно взял ее под руку, отчего она еще плотнее прижалась к нему. Так они и пошли по улице, прильнув друг к другу, впервые не стесняясь кого-либо, и в первую очередь самих себя.

Кружившая возле ног поземка притихла так же внезапно, как и началась. Медленно они миновали центральную, более-менее сносно освещенную улицу, но уже на соседней их окутала кромешная тьма, которую изредка пробивали желтоватые пятна света из окон, где вовсю шло новогоднее веселье.

Низкие темные тучи сыпанули на них снежком, из-за забора гавкнула собака, лениво, больше для порядка, ее поддержала другая, но тут же смолкла и, загремев цепью, полезла в конуру погрызть большую кость – щедрый подарок с праздничного хозяйского стола.

По-прежнему молча они продолжали идти вдоль улицы, и Людмиле казалось, что мужские пальцы, горячие и жесткие, прожигают ее насквозь, и, минуя один темный переулок за другим, она с отчаянием думала о том, что они прошли уже добрую половину пути и мало того что обменялись лишь десятком слов, но до сих пор Барсуков не предпринял ни единой попытки, чтобы показать ей свое особое расположение. И раньше бывало, что ее провожали до дому, и раньше кавалеры пытались выбирать более темные закоулки или более длинный путь до ее калитки, но провожания так на том и заканчивались, до объятий и тем паче поцелуев дело никогда не доходило. И не потому, что она не вызывала у парней определенных чувств или желаний, скорее, наоборот, вызывала и чувства, и желания, но держала себя слишком холодно и равнодушно, разбивая в пух и прах сокровенные мечты даже самых пылких и оттого крайне смелых кавалеров…