Русскоговорящий - Денис Гуцко

— Да-а-а, всем хороша девка. Только строгая.

— Ты про кого?

— Да ладно, Митяй, что я, не вижу, как ты на неё пялишься?

— Чушь говоришь.

— Ну да. Только когда так пялятся, потом, знаешь, бывает, что и… женятся.

Он в тот раз от души рассмеялся (вот ведь, все норовят его с кем-нибудь обвенчать: на Братском с Люсей, на факультете — с Мариной), подробно изложил, какой должна быть его жена, почему здешние жёны не выдерживают конкуренции с кавказскими, и что за женой-то он точно поедет домой, в Тбилиси.

— Хорошие жёны водятся южнее Кавказского хребта, дружище! Там академия жён.

Митя говорил темпераментно и убедительно, а договорив, понял, что сам не верит в сказанное.

Удивляясь самому себе, продолжал подглядывать за Мариной.

Замечала ли Марина его шпионаж или нет, она никак этого не выдавала, ни в чём не меняя своего поведения. Вскоре Мите пришлось признать: благопристойность её не была свадебным товаром. Не вывешивалась зазывающей рекламкой — как это часто приключалось с другими девушками из провинции, чрезвычайно веселившими его своей прямотой. Что такое провинциальная барышня в университетской общаге? Боекомплект разносолов под кроватью, лекции по всем предметам, записанные каллиграфическим почерком, «борща хочешь? горячего? со сметаной?» — стрелка компаса как вкопанная указывает на загс. И комната, ненормально чистая, с геранью и ковриками на стене — последняя стоянка на пути к вершине брака. Марина борщей не предлагала, почерк у неё был хуже, чем у медработника.

Митя наблюдал. И всё-таки — нет, она ему не нравилась.

Ни по каким признакам не совпадала Марина с сочинённым Митей идеалом. Всё в ней было не такое. Даже вырез ноздрей. Мите всегда нравились ноздри маленькие и закрытые — и это несовпадение с идеалом, казалось, гарантированно защищает его от настоящей влюблённости. Разве сможет он в неё влюбиться?! Она ведь отличница-переросрок. Даже комендант общежития, стальная товарищ Гвоздь, называет её Мариночка. Она такая правильная, что её можно вносить в таблицу СИ как единицу измерения правильности. Человек-кодекс. Как можно увлечься кодексом?

Митя ругал себя: какого рожна ты за ней шпионишь? Но от привычки этой избавиться не мог.

Марина приходила на полевые занятия по картографии в кедах, в грубых резиновых кедах, ей было плевать, что все косились на эти грубые резиновые кеды. А преподаватель хвалил её, ставя в пример однокурсницам, вышагивающим по кочкам на каблуках и платформах. Она бегала по вечерам на спортплощадке. Одна. Когда приезжали заграничные гости, к ним вместе с преподавателем приставили Марину. А кто ещё так хорошо говорит по-английски?

Её достоинства нервировали Митю. Она наверняка зануда, решил он.

Чтобы в этом удостовериться, он поговорил с ней. Марина держала книгу в щепотке пальцев, снизу за самый корешок, свободной рукой поглаживая себя по коротко стриженому затылку, вверх — вниз, вверх — вниз. Она постриглась накануне и, наверное, ещё не привыкла к новому обнажённому затылку и к щёкочущему ладонь «ёжику». Вверх — вниз, вверх — вниз.

— Ты не знаешь, он автоматом ставит?

— Не знаю, Митя. Говорят, в прошлом году ставил, — Марина почему-то улыбалась.

Она почти всегда улыбалась, когда он с ней заговаривал, будто он что-то смешное говорил.

— А на посещение смотрит? А то я напропускал.

— Вроде бы нет, были бы работы сданы. Знаешь, Митя, мне кажется, органическая химия — не тот предмет, из-за которого тебе стоит волноваться.

— Почему?

— Мить, но у тебя же все работы написаны на «отлично». Кроме одной, кажется, да?

— А… ну да.

Ему понравилось говорить с ней. Особенно же понравилось, как она произносила его имя. Ясно и протяжно. Так произносят только имена тех, кто приятен. Редко кто так приятно произносил его имя. Даже у Люськи с её солнышком в горле не получалось так. Не найдя, как продолжить разговор, он сделал вид, что ему срочно куда-то нужно, а Марина снова улыбнулась. «Наверное, — думал он, впадая в поэтическую задумчивость, пока шёл по угрюмым, без единого окна, коридорам химфака, — наверное, так ангелы-хранители произносят наши имена». И продолжал думать об ангелах, стоя на крыльце на холодном ветру: «Интересно, у них там бывают переклички, собрания? Отчёты… Да, отчёты о проделанной работе. — Итак, ангел Такой-то, отчитайтесь о своём подопечном! Одни смотрят прямо и рапортуют бойко. Другие смотрят в пол… или что там у них… Мой, наверное, каждый раз стоит потупившись. А Маринин ангел — этот, конечно, на лучшем счету, отличник горней подготовки». Странное дело, правильная Марина возбуждала в нём самую разнузданную лирику.

В конце концов разум перестал вмешиваться и, свернувшись клубочком, улёгся зимовать. И тогда-то, в ледяном и ветреном феврале, началось самое завораживающее.

Однажды после зимней сессии они собрались у Женечки. Были обычные студенческие посиделки ни о чём. Гости скинулись на «Кеглевича», хозяйка развела в трёхлитровых банках “Zukko”. Разноцветные банки стояли на журнальном столике, покрытом разноцветными лужицами, и это называлось «шведский стол». Включили музыку. У Женечки папа был моряк, к тому же меломан, так что хороших записей у неё всегда хватало. Марина сидела на диване, поглаживая между ушей Женечкиного кота. Кот был напрочь лишён приятности, даже высокомерной кошачьей ласковостью обделила его природа. «Обычный сторожевой кот», — поясняла Женечка. Наречён он был почему-то Жмурей, без всякого почтения к статусу — возможно, с намёком на слово «жмурик» за его способность спать (или притворяться спящим) даже тогда, когда хозяйка кричала ему в ухо: «Вставай, нас обворовали!». Но такое Женечка позволяла себе редко. Да и кот редко впадал в столь глубокий сон (что было ещё одним доводом в пользу предположения о притворстве). «Жжжмуря! — говорила хозяйка. — Жжжмур-ря!». А Жмуря вместо того, чтобы не открывая глаз, лениво повести в её сторону ухом, вскакивал и становился в стойку.

— Жжжмуречка!

(Женечка, похоже, испытывала нежные чувства к звуку «жжж»: живущего на кухне кенара звали Жора). Вот этот-то сторожевой кот, обнюхивавший всех при входе, время от времени совершавший обходы по квартире, позволял Марине, если выпадала свободная от службы минута, себя погладить. И Марина клала его себе на колени и гладила до тех пор, пока коту не надоедало.

Вечеринка катилась своим чередом. Стоя в тёмной Женечкиной спальне, где он укрылся от весёлого бедлама, Митя смотрел на отражение Марины в остеклённой рамке, вместившей чёрные лодки, чёрные пальмы и жёлтый, рогаликом уходящий в кофейное вечернее море, берег. Профиль её, наложенный на тропический пейзаж, казался кукольно-мягким. Митя чувствовал сладкую обезволивающую робость — робость перед собственными желаниями, такими божественно огромными, что совершенно невозможно было придумать им какое-нибудь стандартное житейское решение. Рисованные пальмы и отражение её профиля поверх этих пальм — это вполне могло заполнить весь вечер. Марина гладила Жмурю и смотрела перед собой, в чёрное стекло окна, наверняка видя какой-то свой коллаж из силуэтов и отражений. Кот урчал, вытянувшись во всю длину на её коленях, но время от времени озирался.