Анна Леопольдовна - Игорь Курукин

Научные достижения и открытия порой давались ценой многих жизней. «…И во всё время бытности нашей на море почти всегда были в смертной опасности и несли великий труд и претерпевали многую нужду, а именно страх от того, что плавание имели в незнаемом море и подле неизвестных берегов почти со всегда стоящими туманами, которые на здешнем море гораздо больше стоят, нежели на иных морях; а труд от продолжения времени, понеже безпрестанно имели паруса 4 месяца и 6 дней и от частых не покойных мокрых погод, а нужду претерпели от недовольства воды, которого ради недовольствия однажды давалась в неделю служителям каша, а в прочие же дни питались холодным и пить принуждены были, дивость, воду малою мерою, которою только б жажду утолить, да и та вода очень испортилась и издавала из себя дух весьма противный, при котором оскудении и я со всеми офицерами принужден был по однажды в день вареное кушать и пили только чаю по две или по три чашки в день, а всех трудностей наших и описать невозможно; от которых трудов и от оскудения пищи и питья и от всегдашняго сырого воздуха постигла всех нас жестокая цинготная болезнь, от которой многие слегли, а остальные с нуждою и насилу судном управляли, и я с 20 числа сентября и по возврат в здешнюю гавань за тяжкою болезнью уже не мог выходить наверх и был при самой смерти не токмо на море, но уже и на берегу и от не надежды жизни не однажды, по обычаю, приготовлен был к смерти, чему виновны многие мои грехи пред Богом; а сентября 26 числа помянутая злая болезнь лишила сего света Осипа Андреевича Катчикова, а октября 6 числа преставился премногосклонный ко мне благодетель Иван Львович Чихачев; после его через одне сутки преставился Михаило Гаврилович Плаутин, что случилось уже весьма незадолго до входа в Авачинскую губу; ибо по милости не до конца гневающегося на нас Бога октября 6 числа увидели Камчатскую землю, а 9 числа вошли в Авачинскую заливу и стали на якорь, а 10 числа уже в Авачинском заливе преставился астрономии господин профессор; между тем, еще умер Михайло Усачев, которого, чаю, изволили знать, да один служивый; 11 числа вошли в здешнюю гавань, а осталось нас живых 50 человек, а 21 человек, по воле Божией, некоторые остались на удаленной земле в неизвестном несчастии, а прочие померли», — писал по возвращении о пережитом капитан Чириков350.

Петровская и послепетровская эпохи, к великому сожалению, мемуарами небогаты: напряженное военное и государственное строительство, очевидно, не слишком способствовало гуманитарному духовному творчеству. Легче узнать о военных действиях или о государственных преобразованиях, но порой очень трудно представить себе историю «несобытийную»: как люди вели хозяйство, воспитывали детей, проводили досуг.

Автору этих строк, занимавшемуся поисками новых материалов об «эпохе дворцовых переворотов», довелось обнаружить в Государственной публичной исторической библиотеке «Санкт-Петербургский календарь на лето 1741 от Рождества Христова» (СПб., 1741), на листах которого некий москвич вел дневниковые записи прямо под указанными в календаре числами. Он ни разу не назвал своего имени, но из текста следует, что являлся он дворянином и чиновником средней руки, по-видимому, состоявшим при ратуше, неоднократно упоминаемой в связи с его служебными обязанностями. Аккуратные, сделанные мелким почерком записи свидетельствуют о том, что их автор владел собственным домом в Москве со «служителями», но имел и «двор загородный». В круг знакомств хозяина входили чиновники московских учреждений — Конюшенной канцелярии, конторы Коллегии иностранных дел. Он в числе прочих официальных лиц присутствовал «на поздравлении» московского губернатора князя Г. Д. Юсупова, посещал «гуляния» в лучших московских домах, однако водил знакомство с «сенатскими протоколистами» и не чуждался купцов.

Что же волновало в 1741 году добропорядочного московского обывателя? Автор часто отмечал, какая погода стоит на дворе — «вёдро», «вседневной дождь» или «великие морозы». В тот год на Москве-реке «лед тронулся» 8 апреля. Начались весенние хлопоты по хозяйству: в погреб «снег возить и метать зачали», «гусыня начала нестися»; надо было заниматься садом и огородом — прививать яблони, сажать «огурцов гряду и ретку со цветами». Уже в мае хозяин смог прикупить к столу «новых» огурцов (надо полагать, из чьего-то парника) по рублю за сотню штук. За выездом за город и заготовкой сена лето пролетело незаметно; осень оказалась короткой — 12 сентября уже выпал первый снег, а на следующий день «великий мороз с холодом и снегом, ветр северной всех в шубы загнал». Надо было готовиться к зиме: в хозяйстве самого автора дневника и его соседей «капусту зачали рубить и возить», а в городском доме — вставлять «вторые окончины».

Жизнь текла неторопливо и размеренно: хозяин с семейством исправно посещал церковь, лишь однажды жена не ходила к исповеди — была «больна ногою». При недомоганиях супруг применял обычное в XVIII веке средство — «пускал» кровь. Чиновник решил обновить гардероб — приобрел для жены «бархату 12 аршин», а себе заказал «шлафрок дымчатой». Подчиняясь моде, он попросил брата «о присылке калмыка» — как же обойтись без такого престижного атрибута в приличном доме? Но хозяин выказал и более существенные культурные запросы: он распоряжался «о присылке нотных книг ребятам», а книгу «Мир с Богом» из домашней библиотеки отдал в переплет. Поколения сменялись своим чередом: дочь в далекой Астрахани родила ему внука, а старый знакомый, советник Коллегии иностранных дел Семен Иванов, 27 сентября «скоропостижно скончался от апелепксии (апоплексии. — И. К.) в нужнике». Как и все москвичи, семья безвестного персонажа была ячейкой в густой сети родственных отношений — отсылала родне гостинцы и письма (нередко не по почте, а с оказией), принимала в доме и кормила обедом гостей, приносивших последние светские новости: 7 октября «оженился тайный советник и кавалер ордена Александра Невского Иван Иванович Неплюев на дочери генерал-лейтенанта Ивана Васильевича Панина».

Политические же вопросы москвичей, похоже, не беспокоили — куда важнее были городские заботы: предстояло с каждых ста дворов выбирать сотских и десятских. Правда, однообразие повседневной жизни иногда нарушалось. Так, 24 июля «было молебство о рождении великой княжны Екатерины», и ратуше пришлось раскошелиться на 500 рублей в подарок присланному с радостным известием гонцу. Как мы помним, по дороге в Петербург через старую столицу проезжали турецкое и персидское посольства; 2 июля московские обыватели наблюдали торжественное вступление в город шахского посла, перед которым «двенадцать слонов по три в ряд шли, затем на верблюдах и на мулах ево музыка: две сурны, два малых тулумбаса и два лукошка наподобие барабанов».

В ноябре хозяин был занят строительством новой «горницы». Едва плотники закончили работу, пришла весть об очередном дворцовом перевороте: 29 ноября в Москву «прибыл капитан гвардии Семеновского полку Петр Васильев сын Ча-[а]даев с объявлением о возшествии на престол Всероссийский ее императорского величества всемилостивейшей нашей императрицы Елисаветы Петровны». Тем же вечером Первопрестольная отмечала это событие: «…и оттого числа вседневно звон в соборе и у всех церквей целую неделю был, а нощию везде иллуминация. В приказех и в рядех в ту неделю не сидели». Автору торжество запомнилось принесением присяги в Успенском соборе Кремля в присутствии генерала М. Я. Волкова и тем, что пришлось срочно дарить капитану Чаадаеву тысячу рублей, а в Петербург отправлять депутатов от купечества вместе с 3500 рублей «в поднос» новой императрице.