Театральные люди - Сергей Николаевич

Помню ее на открытии выставки, посвященной великой кинодиве, в Царицыне. Она была в цилиндре и фраке, как Дитрих в фильме «Марокко». Ей вообще идут аксессуары и реквизит звезд былых времен. Она в них самозабвенно играет, мистифицируя публику, придумывая на ходу свой Театр, выстраивая его тщательно и целеустремленно с прицелом на вечность и обложки глянцевых журналов.

Теперь я понимаю, что и алая помада, и «Красная Москва», и весь этот набор томных ужимок из арсенала дам былых времен — все это шло от какой-то внутренней неуверенности, от желания привлечь внимание не столько к себе самой, девушке из бедных кварталов, сколько к некоему образу, талантливо сконструированному из многих мифов. Недаром первым и едва ли не лучшим ее опытом в кинорежиссуре станет документальный фильм «Нет смерти для меня» про великих див прошлого.

Я помню время, когда она над ним работала. Даже «Красная Москва» не могла отбить запаха несчастья и какого-то неустройства, которое тогда царило в ее жизни. Рената снимала квартиру в сталинской высотке на Котельнической набережной, где доживали свой век разные заслуженные пенсионерки. Одна из них постоянно звонила ей и требовала, чтобы та «прекратила свою оргию».

— Какую оргию? — вскрикивала Рената как раненая птица. — У меня здесь никого нет.

И это было чистой правдой. В холодной квартире, продуваемой из всех щелей, не было никого и ничего, кроме ее развешенных на плечиках платьев. Сама она пребывала в разводе со своим первым мужем. Поэтому вокруг нее царила тотальная тишина и стужа, нарушаемая лишь телефонными переговорами с Госкино или с какой-то еще конторой, из которой она выбивала грант на свой фильм. Когда крошечные деньги были получены, она с утра до глубокой ночи бегала с оператором и звуковиком, записывая монологи старых артисток.

У нее подобрался отличный cast: Нонна Мордюкова, Татьяна Самойлова, Лидия Смирнова, Татьяна Окуневская, Вера Васильева. Причем почти весь бюджет сразу ушел на грим и свет. Для Ренаты было важно, чтобы ее героини выглядели не собесовскими старушками, а настоящими дивами, чтобы на экране появились Актрисы. Именно так, с заглавной буквы. Она искренне пыталась им это втолковать, но дамы, умудренные своей долгой жизнью в советском кино, смотрели настороженно. Они не очень-то понимали, что от них хочет эта манерная блондинка в алой помаде, каких таких откровений ждет.

По-настоящему включилась в предложенную игру одна только Нонна Викторовна Мордюкова. Ей было нечего терять и абсолютно все равно, перед кем исповедоваться. Главное — глазок объектива, направленный на нее, и микрофон, в котором были слышны вся ее вселенская печаль и мощь. По-хозяйски расположившись в кадре, она заняла собой и своим монологом чуть ли не полфильма. Кажется, это было последнее появление актрисы на экране. Принципиальное отличие Мордюковой от других героинь именно в этом и заключалось: гениальность нельзя сыграть, личностный масштаб невозможно смонтировать. Кто-то способен жить и умирать на экране, а кто-то умеет только следить колючим взглядом, чтобы не увели серебряные ложечки.

Рядом с Мордюковой все остальные тускнели. И в этом видели просчет режиссера. Первой на Ренату разобиделась Татьяна Кирилловна Окуневская, которая до того числилась в ее подругах. Она-то, бедная, рассчитывала, что именно ей суждено стать главной примой в этом женском царстве. Она и лучшую свою розовую кофточку надела. И в восемьдесят выглядела от силы на шестьдесят. Ничего не помогло: ни дружба с Ренатой, ни кокетство с оператором, ни сверкающая голливудской белизной нездешняя улыбка — все мимо. Мордюкова задавила всех.

— Представляете, когда я монтировала монолог Нонны, мне страшно мешал какой-то посторонний звук: то ли храп, то ли сопение. И что вы думаете? Оказывается, звукооператор взял и задремал, пока она говорила. А ведь она буквально разрывала душу. Ничем этих людей не проймешь. Я думала, потом убью его собственными руками…

В конце концов удалось свести на нет все посторонние шумы и неудовольствия артисток и получился прекрасный фильм. В сущности, это был автопортрет самой Ренаты, составленный из множества лиц и судеб. Она их примеряла на себя. Она пыталась их подогнать под себя. Ничего не подходило, ничего не устраивало.

Никогда ей не хотелось становиться заложницей мужских капризов, жертвой их любовей и привязанностей. Никогда не стремилась к тому, чтобы спрятаться за чьей-то широкой спиной, чтобы кто-то решал за нее проблемы. Никогда не желала произносить чужие слова и проживать чужие роли. Пришла она к этому не сразу. Поначалу честно пыталась ходить по привычному маршруту: муж, ребенок, семья, дом на Рублевке, личный водитель. Все эти атрибуты успеха и преуспевания она обрела во втором браке. Ничего не вышло. И было понятно почему. Не может мужчина, имеющий хоть какую-то рыночную цену, просиживать часами в обнимку с ее шубой и сумкой Hermes, пока она снимается или дает очередное интервью.

Именно эту мизансцену я наблюдал в течение трех дней с участием ее второго мужа Дмитрия Добровского, когда мы приехали в Париж на фотосессию для журнала ELLE.

Рената меняла туалеты, позировала, отдавала указания фотографу и визажисту, параллельно вела бесконечные переговоры по телефону. Ни секунды без дела! Натянутая как стрела.

А в это время в углу изнывал от скуки и безделья муж Дима, вырвавшийся из всех своих московских дел на week-end в Париж с любимой женой.

Немудрено, что и этот матримониальный сюжет закончился крахом. Впрочем, своих выгод в этом браке Рената, похоже, не упустила, и главная из них — рождение красавицы дочери Ульяны. Теперь ей уже семнадцать лет. Летает на водных лыжах, в совершенстве знает французский, снимается, как и мама, для глянцевых журналов. А я помню, как Рената, откуда-то вернувшись, кричала в трубку: «Ульяна, я приеду и приготовлю тебе мясо, как ты любишь!» А я тогда подумал: «Все правильно. Татарская кровь!»

На самом деле Рената умеет всё — сочинять сценарии, брать интервью, давать интервью, режиссировать, находить на свои проекты деньги, выставлять свет и даже подменять, если надо, художника по костюмам. В последнее время стала чудесно рисовать. Раньше совсем не умела монтировать, но после всех страшных обломов, случившихся на фильме «Последняя сказка Риты», она, кажется, и этому уже научилась. Самое удивительное, что ей удалось не просто занять чью-то нишу, а создать эту нишу самой: не припомню ни в западном кино, ни у нас никого, кто мог бы быть записан ей в предшественницы. Ну, может быть, Сара Бернар, о которой Чехов сказал, что «каждый шаг ее — глубоко обдуманный, сто раз подчеркнутый фокус. Из своих героинь она делает таких же необыкновенных женщин, как и она сама… Играя, она гонится не за естественностью, а за необыкновенностью. Цель ее — поразить, удивить, ослепить». И еще, «будь мы трудолюбивы так, как Сара Бернар, чего бы мы только не написали! Мы исписали бы все стены и потолки в нашей редакции самым мелким почерком». Но Сара не сочиняла сценариев и пьес, а Рената сочиняет и даже считает, что это лучшее, что она умеет.

— Все деньги, которые я получала, почему-то никогда не были связаны напрямую с моей профессией. То есть я зарабатываю как актриса, как модель, как дизайнер, как режиссер, но почти никогда — как сценарист. При этом я считаю, лучшее, что я могу делать, — это именно заниматься литературой или писать сценарии. Это нелепость и одновременно закономерность. У нас на родине вообще какая-то неправильная ситуация, у нас авторы не получают ничего. Нет законов, которые защищают авторское право, а люди, которые сидят на табуретках, на скважинах, чиновники — имеют все. Это абсурд! Потому что самое дорогое — это именно талант, способность создавать и любить. И еще, время — самая дорогая субстанция и вовсе не бесконечная для человека. Чиновников и бизнесменов — их очень много, а по-настоящему талантливых людей очень мало.