Прыгун - Роман Коробенков

Зато мы часто целовались и много времени проводили в постели.

«...я бы выпила вина…»

Слышу я. Это намек.

«…ты обещала...»

Напоминаю я, одеваясь потеплее, на улице остро обживается дождь.

«...пожалуйста, недолго, дорогой...»

Шепчет внутри меня самый роскошный в пустозвонном мире голос. Я тороплюсь, а он настигает меня в подъезде, щекочет мне разум и встряхивает подсознание. Обрывки фраз я слышу и в магазине, где старательно брожу между полок, набивая корзинку и отсылая ей мантры назад.

Все получается невозможно быстро, и я возвращаюсь очень скоро, заряженный самым горячим теплом раскаленных эмоций. Я бесшумно проникаю в нашу квартиру, что глубоко утонула в розоватом цвете взаимного счастья. Я не запирал дверь, чтобы не возиться с ключами, я на цыпочках ношусь по квартире, ища свою любовь.

И вдруг слышу странные звуки, исходящие из злополучной ванной. Сердце мое покрывается трещинами, я начинаю истерично чесать грудь в области сердца. Ноги подносят меня к белым дверям, я тяну их на себя, прислушиваясь.

— Он вышел, — дрожа, слышу я и дрожу еще больше от нехорошего предчувствия.

«…я уже вернулся…»

— Это ты хорошо сказал. Но нет. — Это, несомненно, тот самый живой и наглый голос.

«...даааа...»

— Может, и приеду. не знаю пока.

«...ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!..»

— Ты хочешь этого? Ты уверен?

«...неееееееееенааааааааавииииииииижуууу-

ууууууу...»

— Попроси меня, может быть, тогда я решусь.

«...я слышал весь этот бреееед...»

— Так. так. хорошо. еще. еще. еще. ммм. так.

«...и я слушал весь этот бреееееееееед...»

— Ну. Что тебе сказать?

".скажи что-нибудь.»

— Я приеду. но позже.

«...Айс...»

Дверь распахнута во всю ширь, передо мной великолепная спина Сашки, в зеркале я отчетливо вижу ее испещренное коварством, точно оспой, лицо. Она вдруг тоже видит меня, и улыбка с ее лица пропадает. Глаза сквозь очки становятся снова невинными, хотя только что в них гостило злое неместное веселье.

Она испуганно разворачивается, на ходу выключая телефон, и вот уже мне ласковой улыбкой светится Тень. Тонкие ноги делают робкие шажки ко мне, а музыкальные пальцы тянутся в мою сторону.

«…любимый!..»

Слышу я уже в затылок, ноги несут меня прочь в ту комнату, с которой начался обман.

По дороге опять размывает обои, я вспоминаю хитрые лица Кваазена и Геквакена, вечную усмешку Боли, сказочность обретения Тени подле меня.

Мне все становится ясно, я плачу и хохочу, ".но я ведь люблю тебя.»

".эмоциональное состояние — минус 7.» Констатирую я, и с размаху сигаю в окно, точнее чуть вправо, помня предыдущий опыт прыжка в кабинете Кваазена. Стена в том месте осыпается кусками стекла, этот звук оглушителен, а спиной я чувствую почти вплетающиеся в меня пальцы, но они немного опаздывают.

Я вылетаю в окно головой вперед. Лишь кричащий ветер наполняет одежду самоубийцы легкомысленной лаской. Сердце в этот момент не бьется, оно замерло в груди от страха и ожидания, а мысли фонтанируют, мгновенно перемалывая все, что было и что могло бы быть. Одежда трепещет, и это самый красивый звук, на который способна ткань, руки будто ловят воздух, предательски надеясь найти что-либо, что не будет утекать сквозь пальцы. Кожа не чувствует дождя, точно капли летят мимо, словно кожа уже не материальна.

Секунды хватает, чтобы разглядеть, куда предстоит упасть беспокойному телу. Это огромная куча сметенных воедино и законченных в своей красоте листьев, она приближается…

Она гораздо дружелюбнее, нежели суровое лицо асфальта, распростершегося на многие километры вокруг, хотя в очередной раз это нелегкая физика для тела, падающего с высоты шестого этажа.

Далее тишина, темнота.

И Боль.

В моей руке дрожит клочок бумаги в голубую клетку, с потрепанными краями. В нем много смысла, который до сих пор держит меня здесь, в нем много того, отчего мое истеричное сердце бьется вдребезги о тяжелые решетки собственной груди.

Я цинично пью, чтобы магия бумажки не просочилась в мозг. Я борюсь с ней, но в этой бумажке заключено очень много колдовской силы. Под ее давлением начинает мастурбировать моя память, извергая нужные насильнице воспоминания.

Я помню Сашкино сосредоточенное лицо, огрызок карандаша, пишущий что-то на той бумажке, тогда ослепительно новой и аккуратной.

Мы сидим на бортике набережной самой чудесной точки П., на улице волшебно-тепло. Наш пульс бьется в унисон и учащенно.

— Что ты пишешь? — спрашиваю я ее, пытаясь заглянуть поочередно то в бумажку, то в глаза.

— Письмо человеку, которым я буду через десять лет, — с серьезным видом отвечает Сашка, не позволяя мне заглянуть в манящие клетки.

Она пишет долго. Мы переговариваемся о всякой всячине, потом покидаем бортик, идем гулять в парк, после чего она все-таки отдает мне ровный клочок бумаги. Жадно я заглядываю в него, ожидая увидеть письмо маленькой Сашеньки взрослой Александре, но вместо ожидаемой философии вижу беспредельно милое и нужное мне:

«Я тебя люблю я люблю тебя люблю тебя я тебя люблю люблю я тебя я так тебя люблю я люблю тебя я люблю так тебя я тебя люблю я люблю

я люблю тебя я тебя люблю тебя я люблю я люблю тебя всегда люблю тебя я только тебя люблю и буду любить». Нет ни запятых, ни точек, в

них нет необходимости. Мы прижимаемся к друг другу так крепко, что еще чуть-чуть, и кости наши начнут ломаться. Мы синхронно смежаем веки и неистово целуемся, при этом губы наши чувствуют друг друга настолько, что глазам действительно тут нечего делать.

«...почему мы закрываем глаза, когда мы спим, когда мы мечтаем, часто — когда мы летим или когда целуемся?» — слышу я нежное

мурлыканье самой красивой в мире кошки.

«…потому что многие прекрасные вещи невидимы...»

«...я буду любить тебя с закрытыми глазами...»

Насилием я вытесняю эти подозрительно яркие воспоминания за преграду своей утомленной головы, я срочно выпиваю еще — передо мной

высится высокая бутылка с кирпичной жидкостью коньяка, рядом радикально нарублен лимон.

Сейчас иные диалоги полнят наш общий пепельный мир:

«...я думал, ты особенная…»

«…ты не ошибался...»

«...за что?..»

«...так вышло, ты должен меня понять.»

«...молчать нам с тобой теперь не о чем, ему говори...»