Тайные убийцы - Роберт Уилсон

— Может быть, речь шла о контроле над нефтью в глобальном масштабе? — предположил Фалькон. — Сейчас мы чуть больше знаем о растущей экономике Китая и Индии.

— Китайцы не так уж сильно продвинулись, — возразил Диури. — Их экономика не обгонит американскую до две тысячи пятидесятого года. Нет, это тоже бессмысленная идея, но, по крайней мере, ты не говоришь того, что я вынужден выслушивать на обедах в Рабате и Касабланке, когда оказываюсь рядом с американскими дипломатами и бизнесменами. Они заявляют, что вошли в Ирак, чтобы дать им демократию.

— Ну что ж, там все-таки прошли выборы. Есть Иракская ассамблея, есть конституция, и все потому, что простой народ страны пошел на немалый риск и проголосовал.

— Террористы допустили здесь политическую ошибку, — произнес Диури. — Они забыли предложить народу путь, не предполагающий насилия. Вместо этого они сказали: «Голосуй — и мы тебя убьем». Но они их и до этого убивали, когда люди просто шли по улице за хлебом для детей.

— Вот почему тебе приходится глотать на этих обедах слово «демократия», — сказал Фалькон. — «Оккупанты» победили.

— Когда я слышу от них это слово, я спрашиваю (надо сказать, очень тихо): «Когда вы собираетесь вторгнуться в Марокко, сместить нашего деспота короля и его коррумпированное правительство и насадить в Марокко демократию, свободу и равенство?»

— Готов поспорить, ты их об этом не спрашивал.

— Вот видишь. Ты прав. Не спрашивал. Хотя почему бы и нет?

— Потому что государственная система информаторов осталась еще со времен короля Хасана Второго?[63]— предположил Фалькон. — Что же ты им говорил на самом деле?

— Я поступал как большинство арабов и говорил это у них за спиной.

— Никто, в особенности лидеры современного арабского мира, не любит, когда их называют лицемерами.

— А им в лицо я цитировал Пальмерстона, британского премьер-министра девятнадцатого века, — продолжал Диури. — Во время беседы о Британской империи он заметил: «У нас нет вечных союзников и неизменных врагов. У нас есть вечные и неизменные интересы».

— И как на это отреагировали американцы?

— Они думали, что это сказал Генри Киссинджер, — ответил Диури.

— А разве это сказал не Юлий Цезарь, еще задолго до них?

— Многие считают, что с нами, арабами, невозможно вести дела, — возможно, потому что мы очень высоко ставим честь. Мы не умеем идти на компромиссы, когда на чаше весов лежит честь, — произнес Диури. — А у западного человека есть только интересы, ими торговать гораздо проще.

— Может быть, вам следовало бы выработать какие-то собственные интересы.

— Разумеется, у некоторых арабских стран есть вещи, представляющие самый острый интерес для глобальной экономики, — нефть и газ, — сказал Диури. — Но, как ни удивительно, они не дают арабскому миру могущество. Не только чужаки считают, что с нами невозможно иметь дело: похоже, мы сами не в состоянии договориться друг с другом.

— А это означает, что вы всегда действуете не с позиции силы, а с позиции слабости.

— Верно, Хавьер, — согласился Диури. — Мы ведем себя так же, как и все остальные в этом мире. В голове у нас противоречивые идеи, и со всеми этими идеями мы согласны. Мы говорим одно, думаем другое, а делаем третье. И, играя в эти игры, в которые играют и все остальные, мы забываем о главном — о защите собственных интересов. Так что мировая власть может снисходительно вещать нам о «демократии», в то время как их собственная внешняя политика привела к убийству демократически избранного Патриса Лумумбы и воцарению диктатора Мобуту в Заире, а также к убийству демократически избранного Сальвадора Альенде в Чили, которое проложило путь жестокому режиму Аугусто Пиночета. И все это — потому что у них нет чести, только интересы. Они всегда действуют с позиции силы. А теперь скажи, ты понимаешь наше место во всем этом?

— Не совсем.

— В этом еще одна наша беда. Мы очень эмоциональный народ. Вспомни, какая реакция была в этом году на карикатуры в датской газете.[64]Мы расстроились и разозлились, и это повлекло нас по разного рода любопытным путям, но все дальше от главной цели, — проговорил Диури. — Но мне надо вести себя прилично, а потому я возвращаюсь к вопросу, почему американцы вторглись в Ирак.

— Половина моих марокканских родственников думает, что нефть тут ни при чем, — сказал Фалькон, — и считает, что это было сделано, чтобы защитить израильтян.

— Ах да, вот еще одна идея, которая бурлит в головах чайных мыслителей, — согласился Диури. — Всем заправляют евреи. Большинство моих сотрудников думает, что одиннадцатое сентября было операцией «Моссад», которая должна была настроить мировое общественное мнение против арабов, и что Джордж Буш обо всем знал и позволил этому произойти. Даже некоторые из моих менеджеров высшего звена уверены, что израильтяне требовали захвата Ирака, «Моссад» поставляла дезинформацию об оружии массового поражения, а Ариэль Шарон командовал наземными американскими частями. В том, что касается евреев, мы — самые большие в мире любители теорий заговора.

Проблема в том, что из-за ярости по поводу израильской оккупации Палестины арабы закрывают глаза на все остальное. Эта глубокая несправедливость, эта пощечина арабскому чувству чести, приводит к тому, что в груди арабов вскипают слишком мощные чувства, и люди уже не в состоянии думать, не в состоянии видеть. Они думают только о евреях, забывая о своих собственных коррумпированных правителях, о недостаточном лоббистском потенциале проарабских сил в Вашингтоне, о малодушии почти всех диктаторских, авторитарных арабских режимов… Ох! Мне даже самому скучно это перечислять.

Понимаешь, Хавьер, мы не способны меняться. Сознание араба — как его дом и медина, где он живет. Все обращено вовнутрь. Здесь нет видов и пейзажей… здесь нельзя смотреть в будущее.

И вот мы сидим в таких местах и ищем решения в традициях, истории и религии, а между тем мир за нашими стенами и берегами, гремя, неустанно движется вперед, сокрушая наши верования своими интересами. Люди оглядываются назад, в девятнадцатый век, и изумляются. Как случилось так, говорят они, что народ, которому принадлежит самый мощный из мировых ресурсов, нефть, сырье, которое движет всю мировую систему, — как получилось так, что эти страны позволили большинству своих жителей прозябать в нищете, к тому же политическое, культурное и экономическое влияние этого народа ничтожно?

Ты сам знаешь, что последние, кого надо отправлять договариваться с арабами, — это американцы. Мы во всем противоположны друг другу. Чтобы стать американцем, надо соблюсти ряд условий, в том числе отречься от своего прошлого, своей истории, приняв с распростертыми объятиями будущее, прогресс и американский путь развития. А для араба то, что произошло в седьмом веке или тысяча девятьсот семнадцатом году, сегодня так же ярко и живо, как в тот момент, когда оно случилось. Они хотят, чтобы мы приняли новое будущее, но мы не можем предать свою историю.