Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит - Генри Лайон Олди

– На берегу? – вызверился Зевс. Грохнул кулаком по столу: – Я громовержец или береговая стража? Ладно, даже если на берегу… Возить, возить кто будет? Молнии, а? По морям, по волнам? Сцилла? Харибда?!

Посейдон почесал затылок:

– Нет, к этим гадинам доверия нет. Даже если обещать прокорм… Нет, нельзя. Они не слишком-то плавучие. Сцилла в пещере сиднем сидит. Харибда лежит на дне, воду заглатывает. Их только за смертью посылать…

Он сделал Гебе знак, что хочет повторить. Богиня юности заторопилась к могучему дяде с чашей, полной багряного нектара. Терпение не числилось среди добродетелей властелина морей, Геба это знала не понаслышке.

– Тавмант? – предположил Посейдон, ополовинив чашу. – А что, хорошая мысль! Могу переговорить. Вдруг согласится? Все-таки великан…

Боги притихли. Тавмант Чудесник действительно был подводным великаном, способным поднять тяжкий, смертельно опасный груз. Но главное, Тавмант был божеством морских чудес. А где чудеса, там и молнии поплывут. В пользу Тавманта говорило еще и то, что он был отцом Ириды, стремительной вестницы богов, а по матери великан приходился близкой родней мятежнику Тифону, чей огонь Гефест пустил на молнии. Сам же Тавмант в мятежных поползновениях замечен не был: сидел на дне, пускал пузыри.

Удивительное дело! Предложения Посейдона, обычно безумные или требующие усилий стократ бо́льших, чем те, что могли бы окупиться, на сей раз оборачивались реальной выгодой.

– Остынут, – нарушил молчание Гефест.

Зевс повернулся к сыну:

– Кто остынет? Тавмант?

– Молнии. Если везти по морю, остынут. Если везти под водой, погаснут.

– Это точно?

Олимпиец сдвинул косматые брови:

– Если ты лжешь, хромой… Самого заставлю с молниями бегать!

– Я вам не мальчик на побегушках, – куском лепешки Гефест подчищал миску. – Зачем мне лгать? Знаю, что говорю, который год у наковальни! Если хочешь, отец, могу разнести чаши с нектаром. Вместо Гебы, а? То-то вы посмеетесь…

– Надо создать Дромос, – перебила сына Гера.

– Что?

– Создать, говорю, коридор, – покровительница семейных уз мыслила практично, иначе не умела. – Путь богов: из кузни сюда, на Олимп. Если что, могу сделать. Мне не в тягость. И так весь дом на мне.

– Смерти моей хочешь? – вкрадчиво поинтересовался Зевс у жены. – Кто клялся не покушаться на любимого супруга, а? Забыла?!

После «бунта золотых цепей» – так Олимпийская Дюжина звала меж собой неудачное восстание Семьи – Зевс с крайней настороженностью относился к советам жены. В каждом видел подвох, посягательство на власть, честь, здоровье.

Гера вздохнула:

– Ты ко мне несправедлив, господин мой, – сама невинность, она была сейчас чудо как хороша. Афродита, и та скисла от зависти. – Есть ли в мире что-то, о чем я пекусь так же сильно, как о твоих делах?

– Чистая правда, – буркнул Зевс. – Чем ни займусь, ты уже тут как тут.

Боги отвернулись, пряча улыбки. Все знали, чем по большей части занимается владыка богов и людей. Поголовьем внебрачного потомства с ним мог поспорить разве что Посейдон, тот еще жеребец. Гера мстила изменнику, как могла, но за всеми соперницами не поспевала – силы богини брака воистину были несравнимы с мощью ее властительного мужа.

– Дромос, – напомнила Гера. – Как насчет коридора? Строить?

– Когда ты в последний раз принимала боевую ипостась? – ответил Зевс вопросом на вопрос. – Ты вообще когда-нибудь бывала в боевой ипостаси?

– Я в этом не нуждаюсь, – с достоинством парировала Гера. – У меня есть муж. Если я в опасности, он меня защитит. Если я чего-то не понимаю, если я выступаю с сомнительными заявлениями – муж мне объяснит, и я пойму. Замечу, объяснит, а не подвесит несчастную жену между небом и землей!

– Отец прав, – внезапно сказала Афина.

– Отец прав, – подержал Арей.

– Отец прав, – согласился Аполлон.

Эхом слов был блеск копья, меча, стрел.

– Отец прав, – произнесла Артемида.

– Отец прав, – улыбнулся Гермий.

– Отец прав, – бросил Гефест.

– Мой брат прав, – рокотнул Посейдон.

Сверкнули лук, жезл, молот, трезубец.

– Я надеюсь, – на щеках Геры, обычно бледных, вспыхнул румянец, – вы потрудитесь…

– Такие коридоры, как Дромосы, неустойчивы, – объяснение прозвучало от дверей. Голос был тих, но услышали все. – Я бы сравнил их с глазом урагана, но такое сравнение будет неполным. Если бог войдет в Дромос, находясь в боевой ипостаси, коридор может не выдержать напора явленной божественности. Если же готовым к бою в него войдет такой бог, как мой брат, величайший из великих…

Зевс встал, поднял кубок:

– Я рад приветствовать тебя, Старший. Ты редко посещаешь наши пиры, Аид!

Темная фигура на пороге не двинулась с места. Невесть откуда взявшийся сквозняк игривой собачонкой ластился к ногам гостя. Трепал полы длинного, до пят, плаща, завивал крошечными смерчами.

– Скажем честно, Младший, – в ответе Аида крылся намек на усмешку, – я не посещаю их вообще. Ничего личного, просто я домосед. Не люблю, знаешь ли, покидать мои владения. Еще больше я не люблю пользоваться Дромосами.

Старший, Средний, Младший. Три брата, Аид, Посейдон и Зевс, так именовали друг друга, встречаясь для важных разговоров с глазу на глаз. Чаще это случалось под землей, во владениях Аида, реже – в морских глубинах Посейдона. На Олимпе, в чертогах Зевса, в присутствии Семьи – ранее такого не бывало никогда.

– Сестра, дорогая моя…

Холодный взгляд Аида уперся в Геру:

– Даже я не рискну войти в Дромос, если не снял шлем-невидимку и не оставил дома свой посох, увенчанный троицей бронзовых псов. Что же говорить о твоем муже, храбрейшем из храбрых, уже готовом метнуть молнию? Дромос лопнет, приняв Зевса в боевой ипостаси. Взорвется, как вулкан во время извержения. Где после этого окажется Зевс?

– Где? – задохнулась Гера.

Глаза добродетельной супруги мечтательно сощурились.

Аид склонил голову:

– Я даже боюсь это представить. Мне не хватает воображения. Не надо искушать судьбу, хорошо? Я уже не говорю о той ужасной, той опаснейшей возможности…

– Какой?!

Зубодробительные паузы Аида, его привычка вечно обрывать все на полуслове, заставляя собеседника ждать и беспокоиться – это бесило Геру с детства.

– Допустим, сестра, Тифон однажды освободится. Накопит силы, вырвется, полон ярости, жажды мести. И что? Первым делом он…

– Сожрет меня, – Гефест сжал чашу в кулаке. Когда кузнец разжал пальцы, чаша превратилась в бесформенный комок золота. Отпечатки пальцев пятнали его как оспины. – Я ближе всех, с меня он и начнет. Сожрет, а я и убежать не сумею. Какой из меня бегун?