Бумажные призраки - Джулия Хиберлин

Я отпираю окно, рывком поднимаю раму и втягиваю острый коричный аромат сосен. Кажется, этим бодрящим запахом можно лечить рак. В моей тюрьме должен быть свежий воздух. Я оставляю окно открытым – плевать на людей и насекомых, мне надо чем-то дышать. Осторожно достаю из перевязи таблетки, пакет с камнями и тампоны.

Какой чуткий и в то же время омерзительный поступок со стороны Карла – оставить мне тампоны. Я открываю пакет с камушками и выкладываю восемь штук на подоконник, еще восемь – на наклоненную спинку стула, которым подперла дверь. Остальные разбрасываю под дверью. Не бог весть какая сигнализация, но хоть что-то.

Достаю из шкафа швабру и обмахиваю матрас, надеясь таким образом разогнать живность, которая могла в нем завестись. Затем вытаскиваю из кобуры пистолет и кладу его рядом со шваброй, со стороны здоровой руки.

Кладу голову на матрас, вдыхаю запах Карла – есть он там или нет. Нащупываю ключик, который висит теперь на моей шее.

И представляю ужасные предметы, что покоятся в шкафчике для рукоделия.

Усилием воли заставляю себя мысленно вернуться на тропинку, к белым клочкам салфеток на ветках. Они так и ждут своего часа. Им не терпится вывести меня на свободу.

Внезапный, восхитительный дурман заливает мои уши, руки, ноги, пальцы. Таблетки подействовали – раньше им мешал адреналин. Но теперь не мешает.

Океан захлестывает меня с головой, и я не сопротивляюсь.

Вижу какие-то вспышки. Лицо сестры. Двух Мэри. Глаза Барфли.

Снова вспоминаю про салфетки. Они призывно машут.

И превращаются в прекрасных белых бабочек.

Они хлопают крыльями и, одна за другой, улетают в никуда, забирая с собой остатки моей надежды.

Когда я просыпаюсь, бледный свет уже золотит сосновый дощатый пол и голые стены. Стул так и стоит под дверью. Швабра и пистолет по-прежнему лежат рядом. Сорванные с карниза жалюзи валяются на полу.

Время – шесть утра, может, чуть больше. Это мой дар – угадывать время суток. Даже тренеру редко удавалось сбить меня с толку, сколько бы он ни завязывал мне глаза. Когда я скатываюсь с матраса и встаю на ноги, в голове вспыхивает резкая боль, словно кто-то со всей силы вломил кирпичом по правому виску. Боль в руке по сравнению с этой – пустяк, легкое покалывание.

Я подкрадываюсь к окну и выглядываю на улицу, где растет персиковое дерево. Земля под ним усыпана гнилыми плодами. Неподалеку от дерева стоит полуразвалившийся каменный колодец. Позади него поблескивает ручей – видимо, оттуда Карл и набрал воды в мою бутылку.

Перевожу взгляд обратно на колодец. Вдруг перед глазами сами собой всплывают слова: часы с водозащитой 300 м. Бред какой. Колодец не может быть глубиной в тысячу футов. Футов десять – да. Сто максимум.

Я переключаю внимание на ржавую сушилку для белья в виде зонтика и заросший клочок земли, который раньше был грядкой. Почти сразу за ней оазис заканчивается – и начинается лес. Уютный маленький рай для оправданного убийцы.

Я вытаскиваю стул из-под дверной ручки, обрушивая на пол лавину камней.

И замираю. Кругом полная тишина – если не считать стрекота двух-трех цикад, которые после семи, тринадцати или семнадцати лет беспробудного сна решили взять все от своей короткой жизни. Вообще у цикад очень странные отношения со сном и простыми числами. Я тоже кое-что знаю об этих насекомых, Карл.

Начинаю бегать по дому и срывать с окон жалюзи, гадая, мешали ли они какой-нибудь похищенной девочке определять время суток.

То ли омерзительный запах химикатов рассеялся, то ли я принюхалась.

Через пять минут все комнаты заливает свежий воздух и рассветное солнце. Я выбираюсь на улицу и дважды обхожу дом по кругу. Поверх колодца лежат листы фанеры, придавленные мотком колючей проволоки и тяжелым камнем. Одной мне такую тяжесть не поднять. Интересно, кто вырыл этот колодец? Дядя Карла? Сам Карл?

Ручей крошечный и весь затянут ряской – да, зря я вчера глотнула воды из той бутылки. Выкрикиваю имя Карла. Нет ответа. Помню, тренер меня наставлял: куда хуже скрываться от преследования при свете дня в незнакомом месте, чем ночью – в знакомом.

Стрекот усиливается, отчего и нервы у меня начинают шалить.

Нахожу на кухне ржавый столовый нож, пачку соленых крекеров в старой жестянке и три банки апельсиновой шипучки «Гаторейд» с истекшим сроком годности. Подбираю с земли несколько персиков и срезаю гнилые места. Да это не просто завтрак – настоящий пир!

С новыми силами можно браться за дело.

Итак, я опять в коридоре. Ручки с маргаритками улыбаются мне круглыми белыми личиками и желтыми глазками.

Они словно призывают: Открывай!

Самая большая дверца находится ровно посередине шкафа и подписана: «Большая Берта». Сразу вспоминаю Буффало Билла из «Молчания ягнят», который похищал толстых девушек, морил их голодом, а из лишней кожи потом шил себе костюм. Рейчел была худой.

Рывком открыв дверь, я обнаруживаю внутри старинную швейную машинку «Зингер» с продетой в иголку бежевой ниткой. Едва сдерживаю рвотный позыв.

Не знаю, можно ли ненавидеть Карла сильнее. Но с каждой секундой, что я провожу возле этого чудовищного шкафа, вдыхая его затхлую вонь, меня все глубже затягивает на дно.

Какой ящик выбрать? «Золушку» – потому что так он называл девушку под дождем? «Скарлетт» – потому что мы с сестрой миллион раз пересматривали «Унесенные ветром»? «Розу» – потому что это любимый цветок моей мамы?

За годы изысканий я хорошо усвоила одно: все жертвы одинаково важны. Каждая заслуживает право быть первой.

Точки пульса на моем теле стучат как бешеные. Я трогаю ручку «Золушки». Потом «Вивьен». «Мари-Луиза». «Джин». «София» и «Пенелопа». Начинаю распахивать все дверцы подряд, чтобы убедиться окончательно.

Передо мной – фотокамеры.

Карл назвал человеческим именем не только Джорджа, своего любимца и верного спутника в путешествиях по Техасу.

Он давал имена всем своим фотоаппаратам.

Объективы таращатся на меня, будто россыпь пустых глазниц.