Погружение в отражение - Мария Воронова

Лариса торопилась, поэтому решила обойтись без глянцевателя, и все равно прошло три часа, прежде чем она вернулась в суд. Зал встретил ее пустотой.

Ноги подогнулись, и она чуть не упала в обморок оттого, что опоздала: Алексея приговорили, и больше ее никто не станет слушать.

К счастью, какая-то женщина поддержала ее и сказала, что заседание перенесли на послезавтра.

Лариса вернулась домой немножко не в себе от пережитого страха и едва успела убрать свою фотолабораторию из ванной до прихода мужа. Никита терпеть не мог ее увлечения, бесился, если не мог в собственной квартире попасть куда хочет, поэтому Лариса делала вид, будто давно забросила свое хобби.

На следующее утро она проснулась от ужасной мысли, что женщина ее обманула специально, чтобы Лариса не возвращалась и не смогла показать свои фотографии суду.

Она понеслась на Фонтанку, но секретарь подтвердила, что да, все завтра, и о том же говорило вывешенное внизу расписание судебных заседаний.

Три раза посмотрев на расписание, а потом вернувшись с порога и взглянув еще раз, чтобы убедиться, что глаза не обманывают ее, Лариса поехала домой и целый день посвятила печатанию фотографий.

Она переносила на фотобумагу кадр полностью, потом увеличивала фляжку, но так, чтобы оставалось ясно – это часть предыдущего снимка.

К вечеру у Ларисы была готова целая выставка, которая вместе с негативами должна была неопровержимо доказать, что в самом начале сентября фляжка была еще у Алексея, значит, он никак не мог потерять ее в июле.

«Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», – приговаривала Лариса, складывая высохшие фотографии в конверт.

Но время шло, и решимость ее таяла.

Вчера она была на волне истерики, и утром шлейф еще тянулся, но теперь успокоилась, поразмыслила, и стало ясно, что идти в суд – очень плохая идея. Алексею она все равно не поможет, зато погубит себя и своих родителей.

Невозможно будет просто показать снимки и уйти, не признавшись, что она была любовницей Алексея.

Умолчит, что были у Карнауховых, так извините, все есть на пленке, а негатив обязательно надо приложить, иначе фотографиям веры нет. И папы с мамами, которых вызовут свидетелями, радостно утопят директорскую жену. Покрывать ее шашни не станут. Напрасно она думает, что полгода спала с чужим мужчиной, а об этом никто не догадался. Со стороны всегда видно, только сами любовники считают, что никому ничего не известно.

Может, и Никита знает, просто не хочет обострять отношения. Может, даже рад был, что жена нашла, с кем утолить позывы плоти, коль скоро сам он равнодушен к этому занятию.

И самый главный аргумент: на кой черт жена директора вообще поперлась на заседание суда, если Еремеев для нее всего лишь сослуживец мужа?

Нет, встать на свидетельское место с этими снимками – это заявить о своем позоре.

Лариса вздохнула и взвесила на ладони стопку фотографий. Для каждой пленки свой конверт, где идут кадры по порядку, и отдельно – значимые снимки и увеличенные фрагменты кадров.

Наивно думать, что эти бумаги, еще пахнущие реактивами, спасут Алексею жизнь. Их заберут на экспертизу, которая докажет, что это подделка и монтаж, и добьется она только того, что сама загремит за дачу ложных показаний. О чем, о чем, а об этом свекор позаботится.

Потом, Алексей не идиот и не страдает провалами памяти. Он же помнит, что был с фляжкой и что она его фотографировала. Почему не сказал следователю? Или говорил, а следователь решил ее поберечь, испугался тронуть невестку высокопоставленного человека? А может быть, Алексей промолчал ради нее. Уберег, чтобы она сама себя потопила?

Лариса пошла в ванную и разделась, хотя сегодня уже принимала душ. Посмотрела на себя в зеркало – за последние два дня она постарела еще больше. Осунулась, похудела, грудь обвисла. Взгляд тусклый и какой-то гнилой, как брюхо дохлой рыбы. Включив теплую воду, она села в ванну, поджав колени к подбородку, и стала поливать себе на плечи.

Так бы и сидеть… И умереть внезапно. Перерезать себе вены, говорят, это не больно. Ты будто уплываешь куда-то в теплой воде, смешанной с твоей теплой кровью. А потом придут врачи и милиционеры, много мужчин, которые увидят ее голой, но мертвые сраму не имут. Ей будет все равно.

Зато они найдут фотографии и предъявят их в суде. Алексея освободят, а о ней очень быстро забудут.

Только мама с папой будут тосковать.

Лариса скорчилась так, что пяткой закрыла сливное отверстие, и вода в ванне потихоньку набиралась. Похоже, тело само подсказывает ей, что надо делать.

Она закрыла слив резиновой пробкой. Жизни все равно не будет. Ни так, ни так. Подвести родителей нельзя, но и жить, зная, что любимый убит, потому что она испугалась и промолчала, она тоже не сможет.

Надо просто все закончить.

В шкафчике над раковиной лежит бритва Никиты. Дотянуться, взять, раскрутить, достать лезвие и полоснуть по запястью, только поглубже. Подождать минут десять, и все закончится – страхи, сомнения и вообще вся грязь.

Она привстала, чтобы открыть дверцу, но нога соскользнула, и Лариса шлепнулась обратно в воду.

* * *

Не успела Ирина войти в свой кабинет, как ее перехватила всполошенная секретарша и приказала немедленно бежать к председателю суда.

– Я пальто сниму?

– Да, да, только быстро.

Секретарша не дала ей повесить одежду на плечики и убрать в шкаф, сразу потащила к председателю.

Такая спешка не предвещала ничего хорошего, и действительно, председатель суда был разъярен.

– Что это? – крикнул он, едва Ирина появилась на пороге.

– Что – что?

– Это! – он стукнул о край стола сложенной газетой с такой силой, будто убивал муху.

– Это? «Ленинградская правда», если не ошибаюсь.

– Вы дуру-то из себя не стройте, Ирина Андреевна! Посмотрите-ка сюда…

Он раскрыл газету, и она увидела внизу большую статью на всю ширину страницы, кажется, это называется «подвал», с броским заголовком «Бессилие Фемиды».

– Ого! Разрешите?

– А вы не читали?

– Павел Михайлович, я работающая мать-одиночка. У меня нет возможности по утрам изучать свежую прессу за чашечкой кофе.

– Ну так ознакомьтесь.

Статья начиналась с панегирика мудрым следователям и отважным сотрудникам милиции, которые быстро и оперативно убрали с улиц опасного убийцу, а потом плавно съезжала на обличительный пафос в адрес Ирины.

«Вы подумаете, что люди теперь вздохнут свободнее? Отнюдь! Несмотря на весомые доказательства, судья не спешит вынести решение. Вместо этого она занимается тем, что русские классики называли «крючкотворством» и справедливо обличали в своем творчестве. Но, видимо, судья Полякова плохо успевала в школе по литературе, потому что ее действия достойны пера Гоголя или Салтыкова-Щедрина, а не скромных способностей автора данной статьи. Народный судья обязан видеть разницу между сутью и буквой закона. Советские граждане хотят не крючкотворства, а справедливости! Они имеют право ходить по улицам с гордо поднятой головой, зная, что органы правопорядка берегут их покой. Советские люди хотят знать, что, когда работники милиции изобличают преступника, он не будет отпущен из-за нерешительности и профессиональной непригодности судьи…»