Обретение смысла во второй половине жизни. Как наконец стать по-настоящему взрослым - Джеймс Холлис

При всей объяснимости возникновения аддиктивных форм поведения их влияние на нашу жизнь и на жизнь наших близких может оказаться без преувеличения губительным. И не только потому, что мы отказываем себе в неподдельных, более полных отношениях с жизнью. Мы словно бы попадаем в заколдованный круг, где знакомая реакция на житейские обстоятельства может лишь бесконечно воспроизводить саму себя и ту боль, что заключена в ее сердцевине. Больше того, этот повторяющийся цикл аддикции привязывает нас одновременно и к прошлому, и к тревожным предположениям, что может нести неизвестное будущее. Аддикции суживают жизненные горизонты, вынуждено зацикливаясь на так называемом «плане лечения». Сфокусировавшись на навязчивых привычках, человек «лечит» тревогу развлечениями или замещением. Курильщик мечтает о следующем перекуре, алкоголик – о том, как выпивкой поднять настроение, игрок или шопоголик беспокоятся о расходах, превысивших всякий мыслимый предел. Тот, кто увлекается диетами, подсчитывает число калорий, убежденного перфекциониста лишает покоя возможность согрешить или совершить оплошность, а трудоголик стонет под неподъемной тяжестью работы, которую не успевает завершить в срок, и т. д.

И не получится ли так, что лечение окажется еще хуже того, что оно лечит? Чтобы однажды удалось разорвать мертвую хватку зависимости, необходимо для начала честно взглянуть на то, от какого компульсивного поведения она является защитой.

Иначе говоря, нужно погрузиться в само состояние тревоги, по-настоящему прочувствовать то, что уже чувствуешь, и узнать на собственном опыте, что тревога может пугать, но не способна ничего разрушить, – это и означает «найти выход» из зависимого поведения, пройдя через него от начала до конца. Так можно порвать с тиранией тревоги, не переставая при этом ощущать тревогу.

Как правило, человек перестает отворачиваться от беспокоящих чувств лишь тогда, когда ничего больше не остается делать, когда положение становится по-настоящему отчаянным. Уклончивость же обходится слишком дорогой ценой: непомерной тратой денег, ухудшением здоровья, разрушением отношений, сужением жизненных перспектив; иначе говоря, уклончивость выйдет нам дороже, чем собственно тревога, лежащая в корне аддикции. Конечно же, чтобы признать тревогу, понадобится немалая решимость, и все же в этом нет ничего невозможного, если отдаешь себе отчет, какова цена порочного круга зависимости. Какой бы ни была огромной тревога, нас куда больше может испугать то, что «планы лечения», которые мы для себя изобрели, способны украсть у нас всю жизнь без остатка. Слуги вначале, они быстро становятся господами, но и мы в силах решить для себя, что так дальше продолжаться не может. В конце концов, как однажды заметил Хайдеггер, «ужасное» уже случилось. Признать это – значит уже найти в себе решимость прочувствовать то, что чувствуешь, осознанно пройти через боль того, что уже заставляет тебя страдать, и тем самым найти выход из тупика зависимости.

По большому счету, все наши проблемы берут начало в вездесущности тревоги. Как мы уже видели раньше, все мы разделяем общее для всех состояние экзистенциальной тревоги, вызванной переполнением или оставлением. Та специфическая роль, которую тревога играет в личной истории, обусловлена разнообразными и неоднородными условиями, производными от внешних обстоятельств, в которые жизнь поставила нас, реакций нашей собственной природы, нашего характера и огромного многообразия возможных исходов.

Прежде всего, не помешает провести разграничительную черту между тревогой и страхом. Страх – это предвосхищаемая тревога или боязнь, он является пожизненным спутником человека по той причине, что угроза самой его жизни остается вполне осязаемой и присутствует от первого до последнего вздоха. Нашему непрочному существованию суждено разворачиваться на краю бездны, и не было дня, чтобы мы не осознавали этого простого факта, к каким бы отвлекающим стратегиям ни прибегали. Признание того, что этот страх нормален, – вполне здоровое проявление; патология – его отвержение, которое рано или поздно выльется в отчужденность от себя самого или, хуже того, в опошление жизненного странствия. Задача, которая стоит перед нами, – прожить жизнь как можно полнее, перед лицом неизбежности исчезновения. Не справиться с этим заданием – значит собственноручно расписаться в своем неумелом авторстве. Да, жизнь – штука «грязная, скотская и недолгая», как некогда заметил Томас Гоббс, тем не менее ее все равно нужно прожить. Мне слишком часто приходится иметь дело с людьми, которые считают себя неадекватными или какими-то ущербными по той причине, что ощущают постоянную тревогу. Но свободны от тревоги только психотик или бессознательный, а психоз – вот цена, которую они заплатили за эту свободу.

Что же касается тревоги, то это неуловимая, неосязаемая субстанция, совсем как туман, который затрудняет движение на автомагистрали. Страх, однако, – вещь более конкретная, и, если получится преобразовать тревогу в конкретный страх, можно считать, что сделан гигантский шаг вперед. Без сомнения, читатель тут же возразит, что поменять тревогу на страх – едва ли это можно назвать великим

достижением. Однако тревога бесформенная и парализующая, специфика же страха заключается в том, что у него есть форма, к которой вполне может обратиться сознание. Наши страхи, как правило, берут свое начало в бессилии прошлого, однако с позиции сознательного и куда более дееспособного настоящего вполне нужно и должно противостоять страхам. В большинстве случаев предвосхищаемые страхи вполне могут и не материализоваться. Но и в противном случае мы все равно способны как-то справиться с ними или пережить их. То, что для ребенка было свыше всяческих сил, психологически более уверенному в себе взрослому представляется проблематичным, и только. Тем не менее, когда человек выяснит, что стержень его нынешней тревоги – детский страх, он откроет и секрет обессиливающей тревоги настоящего. Увидеть в облаке тревоги конкретику страха, противостоять страху, как подобает взрослому, означает низвергнуть тиранию тревоги. Однако полностью освободиться от тревоги – это фантазия, далекая от реальности, независимо от того, насколько энергичной может быть умственная гимнастика или аддиктивные «планы лечения». В любом случае не стоит отягощать общее для всех состояние тревоги разъедающей силой стыда.

Достаточно только присмотреться повнимательней, и мы увидим, что и тревога, и попытки обуздать ее лежат в корне многого из того, что мы делаем. Этот факт даже может на время выбить из колеи, однако, понимая, насколько вездесуща тревога в нашей жизни и жизни окружающих, мы начинаем снисходительней относиться и к себе, и друг к другу. Филон Александрийский советовал много столетий тому назад: «Будь добрым. У всякого встреченного тобой есть своя, очень большая беда». Если мы способны признать это в отношении себя и в отношении всех остальных, если принимаем нормальность тревоги и пытаемся выявить корни идентифицируемых страхов в этой тревоге, тогда сделаем лучшее, что мы способны сделать, и простим всех. И от этого, вполне возможно, наша тревога станет чуть слабее.

В нашей культуре довольно широко распространена фантазия, что можно избежать омутов, найти решение для пугающих ситуаций, которые мы только что описали. Нам бы хотелось, чтобы вторая половина жизни была бы поспокойней, не такой суматошной, как первая. Увы, не выйдет. Судьба, движение глубоких сил природы, автономные силы личной истории и наши собственные поступки периодически будут подводить нас к таким омутам. И никакое правильное мышление, правильное поведение и даже правильные богословие с психологией не избавят от подобного нисхождения. Те, кто обещает, что может быть по-другому, – шарлатаны.