Последние бои Вооруженных Сил Юга России - Сергей Волков

Здесь я очутилась снова одна и ждала инструкций от моего крестьянина–контрабандиста, который должен был передать мне деньги от ротных. Вскоре он, действительно, возвратился, но принес дурные вести: в нашей даче он никого не нашел, она была пуста и ему передали, что родителей моих увезли неизвестно куда. Я их больше никогда не видела.

Я решила пробраться в Батум, где рассчитывала найти своих родственников. Где пешком, где по железной дороге, а где на случайной подводе, — я добралась, наконец, до Батума. Но родственников там не оказалось, они уже уехали за границу. Я была в отчаянии, стала терять силы и заболела малярией и дизентерией. Семья простого портового рабочего подобрала меня на улице совершенно больной и приютила меня. Эти добрые люди меня вылечили, и я потом еще долго прожила у них. В конце концов, эта же семья устроила меня на какой‑то совсем маленькой пароходик, шедший в Крым. Плыли мы по морю очень долго и только на шестнадцатый день нашего путешествия доплыли до Севастополя.

Я начала делать попытки устроиться куда‑нибудь в госпиталь сестрою милосердия. Я не была настоящей сестрою милосердия, но по существовавшим тогда правилам все участницы 1–го Кубанского похода, служившие по санитарной части, должны были сдать небольшой экзамен, чтобы они имели право быть зачисленными в штат Красного Креста и служить в армии. Все это я проделала. Но мой первый день в госпитале одного из донских казачьих полков в Севастополе был и последним днем моей службы. «Барышня, уходите, пока не поздно. Мы остаемся здесь. Наши сестры — жены офицеров, и они с мужьями уже на пароходах…» — говорили мне казаки.

Помню, я пришла на опустевшую пристань, где в сумерках виднелись в море силуэты дымящихся и готовых к отходу судов. Помню, что в эти минуты я ни о чем не думала. Неожиданно подошел откуда‑то автомобиль, и господин в штатском костюме заговорил со мною на английском языке. Что он говорил — я не понимала. Он приподнял мое лицо за подбородок и ткнул пальцем в сторону моря. Я радостно закивала головой. Я увидала у пристани моторную лодку. В ней было несколько человек, очевидно, как и я, не попавших на пароходы. На этой лодке нас доставили на пароход «Сиам». Как потом выяснилось, незнакомый господин оказался представителем американского Красного Креста. Как было его имя — не знаю, но я его больше никогда не встречала и не видела.

Доплыли до Константинополя, и здесь тридцать бесконечных дней стояния на рейде. Нас почти не кормили. Казалось, что о нас забыли… Иногда к борту подходила лодка и на палубу бросали большие круглые хлеба. А позже — с парохода на пароход, я попала на Лемнос и здесь снова встретилась с Кубанским военным училищем, в рядах которого я совершила незабываемый для меня поход по Черноморскому побережью…»

Такова в кратких словах «добровольческая» одиссея этой русской девушки, переданная мне ею лично в одном из ее писем ко мне. К этому простому и бесхитростному рассказу я хочу добавить только то, чему я был свидетелем, когда Варвара Антоновна служила в моей сотне Кубанского военного училища весною 1920 года в трудных для нас боях на Черноморском побережье.

Помню, в походе, в красном платочке она всегда шла рядом со мною впереди сотни, бодро шагала часто по грязи и никогда не хотела воспользоваться моею лошадью, которую я предлагал ей, хоть на короткое время. Шли мы бодро и весело, с песнями.

Надо сказать, что Варвара Антоновна сразу же завоевала симпатию всех юнкеров, стремившихся наперебой услужить ей. Присутствие ее в сотне вскоре сказалось — юнкера перестали сквернословить. Мы, офицеры, удивлялись — откуда у такой юной девушки взялось столько ума и такта. Однажды на дневке, проверяя свою сотню, расположенную по квартирам, я нашел свой первый взвод в какой‑то полуразвалившейся хате. Человек тридцать юнкеров тихо сидели и с большим вниманием слушали какую‑то увлекательную сказку, которую она им рассказывала… Когда был праздник Пасхи, то юнкера, приготовляя куличи, преподнесли и ей маленькую пасочку…

Как вела она себя в боевой обстановке, мне лучше всего будет сослаться на тот рапорт, который я подал о представлении ее к Георгиевскому кресту. Этот рапорт, копию которого я ныне привожу здесь, подал я в апреле 1920 года и воспроизвожу этот документ потому, что в нем находятся такие подробности, какие, вероятно, не сохранила бы моя память за давностью лет. Этот рапорт в то же самое время будет и вкладом в материалы по истории Кубанского генерала Алексеева военного училища, с жизнью которого в Добровольческой армии у меня связано много воспоминаний.

«Рапорт. Во время похода Кубанского отряда в ауле Шенджий к вверенной мне сотне присоединилась сестра милосердия Варвара Яловая, оставшаяся не у дел за упразднением формировавшегося в Екатеринодаре 1–го Кубанского перевязочного отряда и не пожелавшая остаться на Кубани при занятии ее большевиками. В станице Пензенской, по докладе моем Вам, как командиру юнкерского батальона об означенной сестре милосердия, с просьбой узаконить ее присутствие при сотне, Вами был отдан приказ о назначении ее санитаром во вверенную мне сотню, ввиду наличия в ней уже сотенного фельдшера.

Начиная от аула Шенджий и вплоть до местечка Лоо, сестра милосердия Варвара Яловая, находясь безотлучно при сотне, совершила весь поход с сотней пешком, ни разу не сев ни на подводу, ни на лошадь. Идя все время во главе сотни с санитарной сумкой через плечо, которую ни за что не хотела никому передать для облегчения ее ноши, она в высшей степени бодро и легко вынесла весь тяжелый поход, служа постоянно юнкерам примером неутомимости, подбадривая их своею энергией, неутомимостью и выносливостью в походной жизни.

Пребывание ее как женщины в сотне влияло очень благотворно на юнкеров; нравственность их повысилась, все относились к ней с глубоким уважением, все берегли и любили ее за постоянную готовность помочь больным юнкерам, за ее доброту и простоту.

Во время движения отряда по Черноморскому побережью, когда батальон юнкеров участвовал в боях с большевиками, сестра Яловая ни на одну минуту не покидала сотню и в бою 3 апреля на реке Псезуапсе она находилась целый день в окопах с 1–м взводом моей сотни, который в течение четырех часов обстреливался действительным пулеметным огнем, причем своим спокойствием и мужеством она влияла в высшей степени успокоительно на всех юнкеров, находившихся на позиции. На следующий день, когда 3–й взвод сотни, находившийся на правом фланге позиции против села Алексеевка, вступил в перестрелку с противником, наступавшим на нашу заставу, и оказался раненным тяжело в ногу командир взвода хорунжий Топчий, сестра Яловая под ружейным и пулеметным огнем наложила ему первую повязку и своим мужеством, присутствием духа и спокойствием ободряла как раненого, так и окружающих юнкеров.

Когда два наши батальона 4 апреля были отрезаны большевиками и пять дней находились у них в тылу, сестра Яловая при всей трудности пути, без дорог, иногда без воды и почти без пищи, а также и совершенно без вещей, кроме бывших на ней, являла собою прекрасный пример выносливости, неутомимости и безропотности, достойный подражания для юнкеров, хотя и сильных духом, но в большинстве слабых физически; когда у сестры Яловой от ее сапог, совершенно износившихся в походе, остались лишь одни переда, к которым веревочками были привязаны остатки подошв, — юнкера, полные изумления к выносливости этой юной девушки и глубокого уважения к сильной духом сестре, из своей среды добыли ей юнкерские ботинки, конечно очень большие на ее ногу, в которых сестра Яловая и вынуждена была продолжать свой путь.