Школа обольщения - Джудит Крэнц

* * *

Каждый год в первый день праздника Четвертого июля Джейкоб Лейс, издатель «Фэшн энд Интериорз» и шести других родственных детищ, составлявших журнальную империю, давал вечера. То были не просто праздники для сотрудников; приглашения на эти вечера в мире моды были равноценны признанию дворянских прав. Хэрриет присутствовала всегда, отказываясь ради такого случая от своего принципа оставаться в стороне от делового общения. В этом году пригласили и Спайдера в знак признания его длительной работы для «Фэшн», и, конечно, он привел Мелани.

Лейс жил в округе Ферфилд, неподалеку от Ферфилдского охотничьего клуба, его поместье раскинулось на двадцати пяти гектарах зеленых полей и лесов. Дом был построен в 1730-х годах и с тех пор любовно содержался и перестраивался. В день праздника на огромных вековых деревьях мигали тысячи белых огоньков, превращая каждую картинку в декорированную мизансцену из «Сна в летнюю ночь». Гости слетались из Далласа и Хьюстона, из Чикаго, Бель-Эйр и с Гавайев. Хозяйки Файр-Айленда, Хэмптона и «Мартаз Вайнъярд», проклиная издателя, были вынуждены планировать собственные праздничные вечера так, чтобы не ссориться с ним, и оставались без главных гостей, ради которых приходили все остальные. Фотографы не делали снимков для страниц светской хроники, редакторы отделов светской жизни не писали заметок. Это был сугубо приватный вечер для настоящей и будущей элиты мира моды, театра, танца, рекламы, торговли, издательского дела и дизайна.

Практичная жена Джейкоба Лейса давно решила проблему угощения для сотни гостей — прибывшим предлагалась, как она говорила, «традиционная американская еда»: гамбургеры, булочки с сосиской, пицца и тридцать один сорт мороженого «Баскин-Роббинс». В год двухсотлетнего юбилея такое меню сочли выбранным как нельзя более удачно. Согласно американским традициям в красно-бело-синих полосатых шатрах на лужайке и у бассейна размещались четыре хорошо укомплектованных бара.

Хэрриет Топпинхэм любила выпить. Она никогда не пила в рабочее время, но по вечерам, едва добравшись до своей квартиры, сразу наливала себе двойной бурбон со льдом, затем еще разок, а иногда и еще, и лишь после этого садилась за ужин, приготовленный молчаливым поваром. Она не любила вина и никогда не пила за обедом или после ужина, потому что это могло повлиять на работоспособность, но привычная пара стаканчиков перед обедом за двадцать лет стала необходимостью. Она опасалась пить с людьми, не принадлежавшими к кругу близких друзей, потому что знала, что, выпив, становится другой. Когда она была одна или с женщиной из разряда себе подобных, это не имело значения — все равно никто посторонний не заметит, — но она понимала, что лучше не рисковать.

Она приехала на вечер к Лейсу без сопровождения, в лимузине с шофером. Подобно большинству ньюйоркцев, Хэрриет не имела машины. Обычно она приглашала себе в кавалеры кого-нибудь из мужчин, с которыми встречалась по работе, но в этом году не нашлось никого, кому бы она пожелала оказать честь прийти с ней. Хэрриет знала почти всех присутствовавших, некоторые приветствовали ее как равную, остальные — как звезду. Она переходила от группы к группе, блистая, как матадор, в коллекционном, почти карнавальном платье из ужасающего розово-черного атласа, густо расшитом золотой тесьмой, — наряде, уместном только среди экспонатов музея или на Хэрриет Топпинхэм. Слоняясь туда-сюда со стаканом тоника, она вдруг заметила Спайдера и Мелани, которые бродили вдвоем, держась за руки, и в восхищении смотрели по сторонам. Они знали очень немногих из гостей, а это был не тот вечер, на котором заводят знакомства — гости здесь предоставлены сами себе. Спайдер с золотистым загаром и пшенично-золотыми волосами был великолепен, словно чемпион по десятиборью в миг триумфа. И он, и Мелани оделись в белое, и все оглядывались им вслед.

Едва завидев Хэрриет, оба поспешили приветствовать ее; Мелани искрение обрадовалась, увидев в блестящей толпе гостей знакомое лицо. Они поболтали немного втроем, и им показалось, что они почему-то неловко чувствуют себя в нерабочей обстановке. Потом неугомонный Спайдер увел Мелани, чтобы показать ей конюшни — гордость Лейса. Глядя им вслед, Хэрриет попросила официанта принести двойной бурбон со льдом. Через час, к тому времени, когда тропки, пути лабиринта и круговороты перемещавшегося многолюдья вновь вывели их троих к павильону у бассейна, Хэрриет успела выпить еще два двойных бурбона и съесть стаканчик мороженого.

— Спайдер, оставьте Мелани со мной ненадолго. — Она не просила, а приказывала. — Я представлю ее людям, которых ей необходимо знать, а они не станут с ней разговаривать, если вы будете околачиваться рядом. Пойдите поговорите с кем-нибудь из брошенных вами красавиц, Спайдер. Бог свидетель, их тут наберется на целый бордель.

Мелани умоляюще взглянула на него:

— У меня ноги гудят, Спайдер, и мне кажется, я выпила слишком много шампанского. Я лучше побуду немного с Хэрриет. А ты пойди повеселись. Мне скоро станет лучше.

Спайдер повернулся на каблуках и ушел.

— Вы думаете, он рассердился? — спросила Хэрриет.

Женщины вошли в павильон и присели на угол плетеной кушетки с парусиновыми подушками. Мелани сбросила туфли и с облегчением вздохнула:

— Честно говоря, Хэрриет, меня это не волнует. Я ему не принадлежу, хоть ему и хотелось бы этого. Он очень мил, это так, и я ему признательна, но всему есть пределы… пределы… пределы.

— Мне казалось, вы со Спайдером оба влюблены по уши? — Раньше Хэрриет никогда не задавала Мелани личных вопросов. Она ожидала, что девушка ответит в своей обычной манере, не скрывая равнодушия.

— С чего вы взяли? — С Мелани вдруг свалилась вся ее пассивность. — Я никогда не была влюблена по уши, ненавижу это выражение, и не думаю, что когда-нибудь влюблюсь, я этого не хочу. Если я отдам кому-то часть себя, от меня ничего не останется. Я не могу сказать: «Да, я люблю тебя» — только потому, что кто-то испытывает любовь ко мне.

— Да, но вы живете вместе, а это означает нечто большее, чем благодарность, даже в наши дни. — Хэрриет понимала, что ей пора прекратить это прощупывание, она становится чересчур любопытной, но она не могла остановиться.

— Мы не живем! Я не провела у Спайдера ни одной ночи и не позволю дотронуться до меня в моем доме. Я очень серьезно отношусь к этому — я берегу свое уединение! Боже, ужасно, отвратительно представить, что вы подумали, будто мы живем вместе — это так противно. Может быть, в Нью-Йорке так принято, но это не по мне. Мне так стыдно. Если вы так подумали, другие тоже могут подумать.

На глазах у Мелани от возмущения выступили слезы. Говоря это, она приподнялась с подушек и подалась к собеседнице. Хэрриет смутно сознавала опасность, грозную опасность, но не могла обуздать себя. Она обвила девушку руками, притянула к себе и придвинулась ближе. Губами она легко коснулась волос Мелани, так осторожно, что та и не почувствовала ласки.

— На самом деле я никогда так не считала. Я никогда не верила. Никто так не думает. Все хорошо, все хорошо, детка, все хорошо.