Радуга и Вереск - Олег Ермаков

— Вот уже и начинаются передергивания: тесак, покромсать, — сказал часовщик Савва. — Не удивлюсь, ежели через неделю будут рассказывать о сотне вырезанных фотографий.

— Нет, но это что, чей-то личный семейный альбом? Какого-то попа? — возражал Валентин. — А эти дамочки — враги народа?

— Довольно невинно по нынешним временам-то, — заметил Борис, захватывая свою, как будто роящуюся пчелами, бороду рукой.

— Что? Цензура или дамочки? — спросил Валентин.

— Ну эти ню. Сунься в интернет — такое увидишь, мама не горюй.

— Ладно, не будем раздувать из мухи слона, — сказал часовщик Савва.

— Вот именно это я бы и хотел сказать инквизитору с соборного двора, — откликнулся кареглазый Валентин. — Что за отношение к книге? К чужой свободе? Меня всегда поражало и вдохновляло именно поклонение книге в церковных службах. Когда торжественно выносят книгу, закованную в золотые доспехи, поднимают ее над головами, и все кланяются… Замечательно! Понимаешь, что именно сделало обезьяну человеком.

Аркадий Сергеевич засмеялся. За ним и остальные, даже раздраженный часовщик Савва.

— Книга книге рознь, — все-таки неуступчиво парировал часовщик. — «Майн кампф» тоже книга. Или «Капитал».

— Смешались в кучу кони, люди, — пробормотал Борис, огненно взглядывая на часовщика. — Совершенно разные вещи, Савва. Зачем так грубо-то? В духе немцовской и гаррикаспаровской тусовки, не к ночи будь помянуты.

— Попрошу не оскорблять, — ответил Савва.

— А сравнение твое не оскорбительно? Тогда уж ты забыл помянуть и «Архипелаг ГУЛАГ», уважаемый.

— Мое сравнение историческое, — сказал часовщик. — История, дорогуша, свела их вместе.

— И он прав, Боря, — поддержал часовщика Валентин. — Человечество достигло в своем падении дна, где что-то вроде дантовского Коцита: ледяное озеро с вмерзшими вышками и газовыми камерами. Газовые камеры — изделие немецкое. А ледок — наш, колымский, соловецкий.

Чау-чау подошел к хозяину и ткнулся башкой в ногу.

— А, Санчо, — откликнулся Аркадий Сергеевич, наклоняясь так, что длинные прямые волосы-сосульки закрыли его лицо, только острый нос торчал. — Прошу прощения, господа, но Санчо просится на прогулку, — сказал он, трепля пса по голове.

— Я уже выводил его, — возразил Борис.

Аркадий Сергеевич взглянул на него.

— Вот как? Тогда, я думаю, это знак! Пора приступать к трапезе и чтению. Думаю, Санчо не терпится второе.

Все заулыбались. Аркадий Сергеевич пошел с псом в кухню. Борис тоже — и вскоре вернулся со стопкой тарелок в одной руке и бокалами, зажатыми меж толстых пальцев веером. Но больше никто ничего не предпринимал, тарелки так и стояли стопкой, бокалы сгрудились возле бутылок вина. Хлеб оставался неразрезанным, и рыба, сыр тоже.

Косточкин пошел в прихожую со своим злополучным альбомом.

— Куда вы, молодой человек? — окликнул его чуть позже Аркадий Сергеевич, появляясь в дверях с дымящейся сигаретой в мундштуке.

— К себе, — отвечал Косточкин, надевая полупальто. — Извините за напрасное беспокойство.

— Ну, ничего напрасного не бывает, почти не бывает. И дабы это утверждение не осталось пустым, приглашаю вас на нашу, так сказать, вечерю. — Тут он понизил голос и улыбнулся. — Хм, хм, думаю, наш воцерковленный последнюю фразу не расслышал.

— Спасибо, но мне необходимо…

— К себе? — иронически осклабился Аркадий Сергеевич. — В нумер?.. Смотреть телек?

Прозвучало это столь сокрушительно, что Косточкина и вправду охватила уже гостиничная тоска.

— Помнится, именно вы предположили, что и Мигель де Сервантес Сааведра мог быть среди штурмующих наш град. Что заставляет в ответ предполагать в вас неравнодушного к этой персоне человека. Не так ли?

— Ну… да, в общем, — пробормотал Косточкин.

— Так прошу вас, — отозвался Аркадий Сергеевич, приглашая его гостеприимным жестом руки с дымящейся меж узловатых пальцев сигаретой в черном мундштуке. — У нас сегодня как раз Сервантесовские чтения.

— Да… неудобно как-то…

— Перестаньте.

И Косточкин остался.

Но возвращение Косточкина не всех обрадовало. Савва сразу с преувеличенным вниманием воззрился на него, потом перевел взгляд на Аркадия Сергеевича и поинтересовался, не случилось ли у них пополнения. Аркадий Сергеевич отвечал, что Паша Косточкин гость Смоленска и его гость. Но не журналист ли он? Выставит потом всю компанию в дурацком свете. Аркадий Сергеевич отвечал, что не журналист, а фотограф.

— Не так ли? — спросил Аркадий Сергеевич у Косточкина.

Косточкин кивнул нехотя, уже ругая себя за любопытство. Надо было уйти. Все-таки этот Савва наглец.

— И не забывай, Савва, у тебя же дочка на выданье, — заметил Аркадий Сергеевич. — Ну и что? — напряженно спросил Савва.

— Так вот Паша как раз свадебный фотограф! — торжествующе объявил Аркадий Сергеевич.

Савва фыркнул и ответил, что уж как-нибудь обойдутся они своими силами.

— Свадьбу снимать приехали? — спросил Валентин у Косточкина.

Тот отвечал, что пока лишь пристреливается, осматривается, а свадьба будет позже.

— Слышишь? Вот это основательный подход, — заметил Аркадий Сергеевич, обращаясь к Савве.

— Наверное, жених толстосум, — определил Савва. — Местный?

— Невеста смолянка, — сухо ответил Косточкин.

— Скажите, кстати, Павел, а в Испании вы не свадьбу снимали? — поинтересовался Аркадий Сергеевич.

Косточкин ответил, что ездил туда отдыхать.

— Простите, свою-то свадьбу вы уже сыграли?.. Нет? На вашем месте я бы сделал это в Толедо.

— Или здесь, — добавил Валера.

— Что почти одно и то же, — подхватил Борис.

Косточкин невольно улыбнулся.

— Вы были в Толедо? — с каким-то вызовом спросил Савва.

— Да, он там был, — сказал Аркадий Сергеевич.

— Вот, — ответил Борис, — даже свадебный фотограф входил в Пуэрта-дель-Соль[181].

— Ну, ты знаешь мое мнение на сей счет, — отчеканил Аркадий Сергеевич.

— Ох уж эта метафизика, — пробормотал Савва и как-то уже не столь колюче взглянул на Косточкина. — Давно там были?

— В тот год и даже день, когда Качиньский навернулся у нас, — сказал Аркадий Сергеевич, — по всегдашней польской дерзости.

— Ну, Аркадий, — отозвался Валентин, — ты здесь, как обычно, пристрастен.