Доизвинялся - Джей Рейнер

Проснулся я от стука собственного сердца, сердито грохотавшего у меня в ушах. Щеки у меня у меня горели и опухли, а когда я попытался вдохнуть, из легких донеслось немощное шипение. Я отбросил одеяло, решив, что закрывшие мне лицо толстые гостиничные простыни лишают меня кислорода, но ничего не изменилось. Я жадно хватал воздух ртом, но в легкие попадали лишь крошечные глоточки. Вот тогда мне пришло в голову, что я, возможно, умираю.

Я попытался нашарить в темноте телефон, но стоило моим пальцам сомкнуться на трубке, как кровать вздыбилась, взбрыкнула и сбросила меня на ковер. А пол вдруг ужасающе наклонился, явно стараясь скатить меня в угол. Потом на меня сверху бросилась прикроватная тумбочка. И все это время я цеплялся за трубку. Телефон меня спасет – в этом я не сомневался. Я нашел кнопку, на которую полагается нажимать, микрофон, в который полагается говорить, но выдавить смог только истошный хрип, так как горло у меня сжалось и дыхание перехватило. Лежа в темноте, я слышал, как мечется из стороны в сторону, пытаясь меня отыскать, мебель. Меня захлестнула паника, но и еще кое-что: острое любопытство. Мысленно я слышал слова «наверное, я что-то съел, наверное, я что-то съел…», и они все повторялись и повторялись. А потом в темноте возник вдруг Гарри Бреннан и затряс седой головой, горюя над неизбежностью происходящего. «И то верно, мой милый мальчик, возможно, вы чего-то переели». Какой тщеславный конец: быть убитым собственным обедом!

Наверное, я потерял сознание, потому что вдруг – даже не увидел, а скорее почувствовал – заливающий комнату свет, а потом кто-то стал звать меня по имени с французским акцентом, точно из далекого далека пытался привлечь к себе мое внимание. Последующие события проносились мимо бессвязными картинками, точно эпизоды незаконченного киносценария: мое тело переворачивают на спину, под голову засовывают жесткую подушку, болезненный резкий удар по горлу и – о, благодарю вас, благодарю, сделайте мне снова больно! – приток целебного, сладкого воздуха в легкие, а потом еще и еще.

Я лежу на носилках, привязан к ним ремнями под красным одеялом, и над головой перемигиваются люстры. Затем машина. Или автобус. Я чувствую еще один резкий удар, на сей раз в руку. Чей-то голос говорит: «Постарайтесь расслабиться, мииистер Бассэ. Постарайтесь расслабиться». Как интересно, думаю я. Как необычно звучит мое имя по-французски. Может, меня приняли за папу? Да нет же, нет. Какой я глупый. Папа мертв. Ага! Возможно, и я тоже.

Разумеется, я снова очнулся, на сей раз в больничной палате под тревожный беспокоящий «пип-пип-пип» кардиографа. Знаю, некоторых людей этот звук успокаивает, кажется им неопровержимым доказательством того, что они живы, но я не из таких. Ведь хотя подсоединенный к кардиографу человек в данный момент, несомненно, жив, совсем недавно он был почти мертв, а в этом нет ничего хорошего. Слева от меня спал в кресле, расстегнув пиджак, под которым была видна портупея с пустой кобурой поверх белой рубашки, Фрэнки и храпел, запрокинув голову. Тонкие занавески у него за спиной подсвечивала размытая утренняя серость. У меня болело все тело, и я слышал, как где-то под подбородком с шипением всасывается и снова выходит воздух. Подняв руку, я обнаружил, что в горле у меня торчит твердая пластиковая трубка. Я был заинтригован. На долю секунды я закрыл большим пальцем дырочку, через которую поступал воздух, и едва не задохнулся. И это тоже не предвещало ничего хорошего.

Мое перханье разбудило Фрэнки.

– Братишка. Ты снова с нами!

Я открыл рот, чтобы спросить: «Ты уверен?», но ничего не получилось. Моим голосовым связкам отказали в необходимом потоке воздуха. Из-за экстренной трахеотомии я вдруг онемел.

– Не напрягайся.

Он позвал медсестер, которые явились в накрахмаленных белых халатах, излучая уверенность и выказав непревзойденное владение пятью языками. Они измерили мне давление и вынули у меня из горла трубку, чтобы воздух поступал в горло естественным путем, а потом перебинтовали ранку. Они раздвинули занавески, точно искренне интересовались видом из окна, посадили меня и дали попить через соломинку тепловатой воды. Потом мне велели спать. Всегда готовый на кого-то положиться, я подчинился.

После полудня меня навестил врач. Это был худощавый человек моего возраста с темными глазами и непринужденным видом человека, который знает, что не потеряет вот-вот пациента.

– Вы везунчик, мистер Бассет, – сказал он, на сей раз внятно произнеся «т» на конце слова.

– Да? – проскрипел я. Мой слабый голос едва-едва протиснулся в измученное, пробитое горло. – И в чем же именно? Я в больнице, у меня в горле дырка. Где же тут везение?

– Вам повезло, что вы не умерли, – сказал он таким тоном, будто успокаивал ребенка. – Ночной портье в вашем отеле выучился на фельдшера в нашей замечательной швейцарской армии. Это он вас нашел, это он совершил скоропомощную операцию на вашем… – Он постучал себя по горлу, точно нужное английское слово от него ускользало. – Без нее вы бы уже умерли.

Моя рука непроизвольно поднялась к мягкому горбику ватной повязки.

– Чем он это сделал?

– Думаю, швейцарским военным ножом, – бодро сказал врач, листая мою историю болезни. – А точнее, шипом для выковыривания камешков из лошадиных копыт в нем.

Даже в том одурманенном состоянии мне это показалось совсем уж разшвейцарским: ночной портье в моем отеле носит при себе перочинный нож, достаточно чистый, чтобы его можно было использовать в хирургической операции. Я прямо-таки увидел, как отец при этом известии фыркает и закатывает глаза. Такое возможно только в Женеве!

Мне сказали, что у меня был обширный отек Квинке – острое воспаление, от которого у меня распухла шея, а это заблокировало дыхательные пути, иными словами, собственное тело попыталось меня задушить.

– Аллергическая реакция?

– Совершенно верно.

– На что?

– Это еще предстоит выяснить, сэр.

И добавил: дескать, чем раньше, тем лучше, поскольку реакция была слишком резкая, чтобы просто дать ей проявиться снова, когда пожелает. Он предложил мне остаться в больнице еще на несколько дней, пока будут устанавливать причину. Меня это устраивало. Когда только что чудом избежал смерти, больница – самое подходящее место, чтобы напомнить остальным, насколько серьезным было случившееся. От «пип-пип-пип» кардиографа был толк. Мне хотелось полежать здесь и чтобы ко мне приходили милые, деловитые медсестры.

– Прекрасно, – сказал врач. – Скоро начнем. А тем временем не желаете ли чего-нибудь?

Я пошевелил пальцами ног.

– Не могли бы вы прислать мне ортопеда?

Позже в тот же день я дал ординатору список всего, что ел за последние сорок восемь часов, включая последовательное, блюдо за блюдом, описание обеда, который мы накануне съели с Максом. Я думал, на него это произведет впечатление, что он даже позавидует, но он записывал все с таким видом, будто я перечислял содержимое бельевого ящика. Ах да, белый шоколад с икрой. Разумеется. Омар с какао-порошком, говорите? И оленина, как, вы сказали, приготовленная? Ну конечно, с шоколадным соусом.